утром, в день, когда комиссары должны были выводить отсюда братию, кем-то была взорвана часовня. Старая, неприметная и не пользующаяся популярностью ни у местных, ни у паломников. Кто это сделал, зачем – так и осталось неясным. Кто на безбашенную комсу грешил, кто, наоборот, – на монашескую братию. В общем, если честно, я все эти три истории только в нынешнем году вместе сложил, когда натолкнулся вот на это.
Они стояли перед заснеженной кучей, так с метр высотой, на которой черными хлыстами торчали замерзшие стволики полыни и малины. С одной стороны куча была раскопана, и видны были кирпичные блоки старой кладки.
– Ну и что? – недоуменно спросил Павел.
– А пойдем, покажу!
Они обошли кучу, оставляя на неглубоком снегу четкие следы. До монастырской стены были считаные метры. До келий братии – чуть больше. Со стороны стены в куче был прорыт неширокий лаз, прикрытый дощатым щитом, обтянутым полиэтиленовой пленкой.
– Видишь?
– Ну...
– Да ты не туда смотришь. Вон! – Чекалин показал рукой.
Теперь Павел увидел. Из-под кучи струился тоненький ручеек, попадающий в открытый желоб, идущий между бывшим свинарником и стеной.
– Понимаешь, когда я это увидел, сначала как-то не придал значения. Даже грешным делом подумал, что это просто трубу прорвало. Тут же такой бардак был. А потом у меня все соединилось. Поговорил с местными, но те что – ключ, мол, и ключ, мало ли таких в округе. А обломки могли быть от навеса над источником. Тоже, кажется, все логично, но я решил покопаться. И – представляешь? – нашел! Русло-то это старое, – он показал на желоб, по которому струилась вода, – я по кирпичам сравнил. В общем, раскопали. Представляешь, там действительно пещера!
– Большая? – спросил Павел, чувствуя неприятный холодок, пробежавший по спине.
– Метров десять-двенадцать. Но не в этом дело. Там действительно жил старец.
– С чего ты взял?
– Нашлось там кое-что. Самое ценное я пока прибрал – иконы, книги. Сырость там – будь здоров. Но остальное не тронул. К весне, думаю, завал уберем. Фундамент, как говорят, не поврежден, так что за лето часовню отстроим, точно тебе говорю. Ну, посмотреть хочешь?
Положа руку на сердце, лезть под землю Павлу не хотелось совершенно. Страшновато. Но при этом ему было интересно. Правду говорят, что в любом мужчине живет мальчишка, которого хлебом не корми, но дай куда-нибудь залезть, клад найти или просто к тайне прикоснуться.
– А давай!
Чекалин откинул самодельную крышку, открывая довольно широкий лаз, идущий вниз под небольшим углом. Монастырь стоял на берегу реки, при этом некоторые стены его выросли на склоне, и основание их находилось значительно ниже, чем фундамент церкви. Понятно, что строители и проектировщики постарались произвести планировку рельефа, но выровнять до конца им не удалось. А может, это не входило в их задачу. Во всяком случае, даже снаружи было видно, что после небольшого спуска начинался горизонтальный земляной пол. А еще Павел заметил четыре ленточки заклятий, перегораживающих лаз.
– Ты 'сторожей'-то сними, – попросил он, оборачиваясь.
– Извини, заболтался, – сказал Чекалин и из-за его спины сноровисто убрал преграду. – Давай вперед. Там в нише справа свечи и спички. Видишь? А я сейчас, мне тут переговорить нужно.
Павел нашел свечку и зажег, прикрывая пламя рукой. Снаружи раздались голоса, но вслушиваться он не стал. Ему хотелось туда, внутрь.
Следы пребывания человека обнаружились уже через несколько шагов. Земляная печь с уходящим в сторону и вверх дымоходом, вбитая в земляную стену железка, как он догадался, держатель для лучины. Место, где из земли бил ключ, аккуратно выложено камнями, а само невеликое ложе потока – мелкой речной галькой. В нескольких шагах ход резко уходил влево, а немного спустя расширялся, образуя небольшое помещение неправильной формы. Ряд полочек по стенам, на некоторых нехитрая и немногочисленная посуда, еще два разностильных держателя для лучины, в углу полуистлевшая деревянная колода, рядом топор без топорища, низенькая скамеечка перед неказистым самодельным столом, тоже очень низким, на нем плошка, в которой Павел угадал масляный светильник. Вот практически и все, если не считать вбитых в стены колышков, на одном из которых висела черная грубая тряпка непонятного назначения. Место это невольно внушало трепет.
Некоторое время Павел стоял, рассматривая этот склеп и стараясь представить в нем даже не того человека, который здесь жил, не исключено, что долгие годы, а хотя бы себя. Как он бы ел, спал. Молился, в конце концов. И только тут до него дошло назначение той самой колоды в углу, проще говоря, части ствола дерева с выдолбленной либо выжженной сердцевиной. Когда-то, как он помнил, древние славяне в подобных хоронили умерших. Этот же старец в ней спал.
Теперь, когда глаза попривыкли к полумраку, он смог различить некоторые не замеченные прежде детали. Так пол перед углом, как раз под одной из пустых полок, обильно закапан воском. Очевидно, там когда-то стояла икона, перед которой кто-то помногу молился. Вряд ли у отшельника были свечи; в его время они были недешевым удовольствием. Возможно, Чекалин прав, когда говорил о частенько наведывавшихся сюда настоятелях. По стенам тут и там встречались глубоко процарапанные буквы непривычных очертаний и оттого складывающиеся в непонятные слова. Рядом с колодой на полу пучок прутьев – не очень аккуратно сделанный веник. Слева от входа на полу – грубо слепленная плошка, по форме напоминающая пиалу. И вдруг Павел увидел то, что, казалось бы, должен был заметить сразу. Вся эта комнатенка, точнее ее пол, стены и потолок, были покрыты многочисленными мелкими блестками.
Сначала он подумал, что это иней, осевший на стенах, отражает свет свечи. Или мелкие кристаллы кварца, вкрапленные в почву. Он задул свечу, хотя абсолютную, непроглядную темноту не любил, и снова увидел эти точки.
Это были не заклятия. И не молитвы. Хотя и то, и другое он без большого труда разглядел в общем хороводе. Это было...
Ничего подобного он никогда не видел и даже не слышал о подобном, поэтому и готового названия под рукой не оказалось. Хотя уже догадывался о природе происходящего.
Вытянув руку, шагнул в сторону, нащупывая стену. На фоне многочисленных микроскопических светлячков его рука выглядела грозной пятипалой тенью. Стена не была теплой, как ему вдруг показалось – или захотелось? Но и не холодной тоже. Вступив в тактильный контакт с землей, Павел почувствовал, что она ему отвечает. Не в том смысле, как если бы он задал вопрос, а в ответ прозвучало объяснение. Это скорее походило на рукопожатие. Ты протянул руку – тебе тоже протянули, ты пожал – тебе ответили. Еще ничего как будто не произошло, еще ни слова не сказано, но в то же время нечто случилось.
Не будучи религиозным человеком, церкви он посещал считанное количество раз, причем по большей части в экскурсионных целях, при этом имел собственное отношение к религии. Или, точнее, с ней. И выражение «благодать», чувство, которое испытывают в храмах верующие, он тоже слышал, хотя и не очень понимал, что под этим подразумевается. Попроси его кто дать этому определение, он, скорее всего, синонимами выбрал бы слова «облегчение» или «экстаз». Здесь же... Нет, ни о каком облегчении или экстазе речь не шла. Он просто понял.
Неужели все так просто? Но ведь можно же было бы и объяснить. Просто сказать. Неужто люди... Ладно, не все. Но он-то! Уж если б и не поверил сразу, то нашел бы способ проверить. Ведь везде, во всем лежат подсказки, нужно их только увидеть.
– Паша! – глухо позвали его.
Он встрепенулся. Ну нет, так, в конце концов, не бывает. Не может быть. Не должно! А впрочем, откуда ему знать, как бывает и как должно быть.
– Ты идешь? Пора!
Это звал Чекалин.
Он повернулся и на ощупь вышел в ход, ведущий наружу, задев угол плечом. Здесь было светло. Проходя мимо родничка, он остановился, присел и, зачерпнув ладонью воды, смочил рот; отчего-то очень
