— Но ты не искал меня.
— Какой смысл? Я писал в Эривань, и не один раз. Лишь однажды получил ответ от новых хозяев твоего дома. Багдасаровы, так, кажется. Сообщили, что ты уехала в Тифлис, ни адреса, никаких имен. Что прикажешь делать? Вот, взгляни.
Он достал из кармана плоский серебряный портсигар и щелкнул замочком. На Марго глянуло ее лицо, только уже почти чужое, незнакомое.
— Господи, мне здесь шестнадцать лет. Как давно…
— И все эти годы она со мной… то есть ты. Всегда. Марго прислонилась головкой к его плечу. Счастье душило ее, горькое ее счастье.
— И что же нам теперь делать? — спросила она совсем маленьким, не своим голосом.
— Жить, — ответил Басаргин, перебирая выпавшие из прически пряди шелковистых волос. — Просто жить.
— Но… ребенок… Он-то чем виноват?
— Я останусь ее мужем до рождения ребенка. Он будет носить мое имя, и я никогда его не брошу. Буду помогать, чем могу, если надо, буду рядом. Но большего я не в силах дать. Я ведь рожден был, чтобы любить тебя.
— Сама не пойму, как это случилось. Этот мой отъезд в никуда. Я жила в каком-то кошмаре. Смерть мамы, моя болезнь, эти видения страшные. Чудища с кровавыми языками все норовили утащить меня куда- то, на части рвали. До сих пор помню царапанье когтей, вой и смрад. Я боролась, как безумная, визжала, кусалась. Отстали. Очнулась лысая, страшная, худая, как скелет, но хоть живая.
— Я помню.
— Ты видел? Какой ужас!
— Нет. Именно тогда-то я и понял, как сильно люблю тебя.
Басаргин приподнялся на подушке и поцеловал ее коленку. Марго сидела, прислонившись спиной к стене, завешенной потертым персидским ковром. В свете уличного фонаря, пробизавшегося сквозь неплотно задернутую занавеску, ее кожа отливала матовым фарфором. Басаргин глядел и не мог наглядеться. Все было ирреально, перевернуто, волшебно. Вроде знакомая комната, а не узнать, так преобразилась от одного ее присутствия. Он скользнул пальцами по нежной шее, дразнящей линии груди, округлой раковине живота.
— Ты говори, говори. Я просто должен все время знать, что это действительно ты.
— Я тогда была как змея, меняющая кожу, только еще хуже. Все чувствительно, болезненно, ранит. Хотелось спрятаться, переждать и начать все сначала. А больше всего хотелось забыть, окончательно, навсегда, чтобы ничто не напоминало.
— Даже я?
— И ты. Так мне казалось тогда. Глупо, правда?
— Да нет. Я не знаю.
— Глупо, глупо. Если бы я сразу приехала к тебе сюда, ничего бы и не было, ни твоей женитьбы, ни…
Она вдруг замолчала.
— Чего?
— Много чего.
— У тебя ведь был кто-то, верно?
Марго обхватила себя руками, словно ей вдруг стало зябко. Волосы свесились на грудь, закрывая лицо. Он отвел длинные пряди, заглянул в глаза.
— Ты любила его?
— Не знаю. Одно время мне так казалось. Наверное, мне просто очень хотелось любить кого-то, вот и…
— А где он теперь?
— Он умер. О Господи! Как я могла забыть!
Марго схватила его за руку так, что ногти впились в кожу. Басаргин от неожиданности вздрогнул:
— Эй, полегче! Что стряслось?
— Скажи, с Лениным ничего не случилось?
— Что-что?
Ее вопрос прозвучал так комично, что Басаргин расхохотался. Смех душил его, слезы текли по щекам. Он в изнеможении откинулся на подушку, корчась и сотрясаясь от смеха.
— Ох, умру с тобой! Ленин! Какая забота!
Марго трясла его за руку, пытаясь привести в чувство. Она никак не могла взять в толк, что его так рассмешило. Ей-то было вовсе не до смеха.
— Прекрати. Ну что ты, — молила она. — Все очень серьезно. Вадим, ну… мой друг, взорвал машину, в которой ехал Ленин.
Смех прервался так же внезапно, как и начался. До Володи постепенно начал доходить смысл сказанного.
— Погоди, погоди. Говоришь, взорвал машину и в ней был Ленин? Невозможно. Он уже давно не выезжает из Москвы.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Значит, это был не он. Тогда кто же?
— Ты меня спрашиваешь?
— Нет, конечно. Скорее, себя.
— Что было потом?
— Его убили. Застрелили тут же у горящей машины, а потом еще кололи штыками. Я плохо помню.
— А откуда тебе вообще это известно?
— Я была там с ним.
— Господи, зачем?
— Я не знала, что он задумал. Иначе бы не пошла. Теперь я понимаю, что он хотел попрощаться со мной, а заодно и отвести от себя подозрения. Влюбленная парочка на обочине дороги. Никому и в голову не придет…
— Хорош!
В голосе Басаргина прозвучало столько холодного презрения, что Марго стало неуютно.
— Ты хоть понимаешь, во что он тебя втянул? Герой! Тебя кто-нибудь видел?
— Не знаю. Не думаю. Такая была суматоха. Они, правда, гнались за мной потом, но я убежала. Не пойму только, зачем он это сделал. Видно, хотел красиво свести счеты с жизнью.
— Лучше бы спрыгнул с моста или пустил себе пулю в лоб.
— Ты не понимаешь. Он был просто одержим этой идеей. Она сжирала его, как ржа железо. Он почему-то был уверен, что именно он должен убить его и спасти Россию.
— Это впечатляет. Но что было, то было. Все равно теперь ничего не изменишь. А тебе нужно при первой же возможности сменить фамилию.
— На какую?
— На мою, конечно.
Они обвенчались спустя три месяца в храме Рождества Богородицы на Путанках, что на Малой Дмитровке. Марго вполне удовлетворилась бы гражданской церемонией, но Володя настоял. Ему так хотелось, чтобы их союз был освящен перед Богом, что Марго не решилась возражать.
Объявленный в марте 1921 года нэп, новая экономическая политика, совершил чудо, немыслимое еще несколько месяцев назад. Тяжкая, полуголодная, серая жизнь стремительно обретала краски. Постепенно открывались ресторанчики и трактиры, магазины, ателье и мастерские. Заработали рынки. На улице стали появляться красиво одетые люди. А главное, вернулась надежда. Люди поверили, что кошмар последних лет позади, а впереди их ждет новая — красивая, светлая жизнь.
Храм на Путанках был в десяти минутах ходьбы от их жилья. Комната, в которой они жили с самого приезда Марго в Москву, принадлежала давнишнему другу Басаргина Григорию Яковлеву, довольно
