камень.
— Избить тебя, Нино? — спросил я, обращаясь к ящерице, и вспомнил рассказ Арслана ага о собаке Нино. — Только… как же может человек избить ящерицу?
Вдруг зверек на мгновение открыл пасть. Оттуда высунулся и тут же снова исчез раздвоенный язычок. Я засмеялся. Язычок был нежный и тонкий. Я разжал ладонь, и ящерица мгновенно исчезла во тьме между камнями.
Когда я вернулся домой, Арслан ага еще спал. Голова его покоилась на коленях заботливого слуги.
Я поднялся на крышу и до самого утреннего намаза курил анашу.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Не знаю, как это произошло, но в один прекрасный день я проснулся и увидел стоящую передо мной Нино.
— Однако ты здесь обленился, Али хан, — сказала она, присаживаясь на край тюфяка, — к тому же храпишь во сне, это тебе не идет.
— Это из-за анаши, — хмуро ответил я, еще плохо соображая, что происходит.
Нино покачала головой.
— Тогда прекрати курить ее.
— Как ты можешь избивать свою собаку, бессердечная?
— Собаку? А! Я держу ее за хвост левой рукой, а правой так хлещу, что…
— А как ты называешь ее при этом?
— Килиманджаро, — спокойно ответила Нино.
Я протер глаза, и вдруг все отчетливо предстало передо мной: Нахарарян, карабахский гнедой, залитая лунным светом мардакянская дорога, сидящая на коне Сеида Нино.
Нино! Только теперь я окончательно проснулся.
— Нино! — воскликнул я и вскочил на ноги. — Как ты здесь очутилась?
— Арслан ага рассказывает по всему городу, что ты хочешь убить меня. Я услышала это и тут же приехала сюда.
В ее глазах стояли слезы.
— Если б ты знал, как я соскучилась по тебе, Али хан.
Мои пальцы тонули в ее густых волосах, губы приникли к ее губам, они дрогнули, раскрылись, одурманивая, лишая рассудка.
Я бросил ее на постель, одним движением сорвав с нее платье, бесконечно долго ласкал ее, упиваясь нежностью и ароматом ее кожи. Нино взволнованно дышала, глядя мне в глаза. Ее маленькие груди трепетали в моих ладонях. Я крепко сжал Нино в объятиях. Она обвила мою шею тонкими руками и застонала. Мы лежали, плотно прижавшись друг к другу, и я ощущал каждое ребрышко ее худенького тела.
— Нино! — прошептал я, пряча лицо на ее груди.
Казалось, какая-то таинственная, непостижимая сила заключалась в этом слове. Стоило мне произнести его и реальность куда-то отступила, остались лишь большие грузинские глаза, полные слез, и все — страх, радость, любопытство и мгновенная острая боль — отразилось в них.
Нино не заплакала. Лишь, будто устыдившись своей наготы, натянула на себя одеяло, прижалась ко мне лицом. Осторожно, словно боясь испугать ее, я поднял одеяло и лег рядом. Нино порывисто прижалась ко мне, и была в этом порыве жажда земли, истосковавшейся по дождю.
…Время остановилось…
…Мы лежали друг подле друга, измученные и счастливые.
— Теперь я возвращаюсь домой, — сказала вдруг Нино, — потому что вижу, ты совсем не собираешься убивать меня.
— Ты приехала сюда одна?
— Нет, меня привез Сеид Мустафа. Он сказал, что привезет меня к тебе, но если я буду мучить тебя, то сам меня убьет. Вот он, сидит во дворе с пистолетом в руке. Можешь позвать его, если я тебя разочаровала.
Но я не стал звать Сеида Мустафу, а вместо этого поцеловал Нино.
— Ты для этого приехала сюда?
— Нет, — просто сказала она.
— Тогда объясни мне кое-что.
— Что?
— Почему в ту ночь, сидя на коне Сеида, ты не произнесла ни слова?
— Из гордости.
— А сейчас почему ты здесь?
— Тоже из гордости…
Я взял ее руку и стал нежно перебирать тонкие пальчики.
— А Нахарарян?
— Нахарарян? — тихо переспросила Нино. — Не думай, что он увез меня против моей воли. Я знала, что делала, и считала, что поступаю правильно. Потом я поняла, что ошиблась, но это не снимает с меня вины. Во всем была виновата я, и я должна была умереть. Вот почему я тогда молчала, поэтому и сейчас я приехала сюда. Теперь ты знаешь все.
Я благодарно поцеловал ее теплую ладонь. Нино говорила правду, хоть и знала, что эта правда может ей дорого обойтись.
Она встала, грустно, словно прощаясь, обвела взглядом комнату.
— Теперь я вернусь домой, — проговорила она. — Тебе совсем не обязательно жениться на мне, — напряженно улыбаясь, добавила она, — я уезжаю в Москву.
Я подошел к двери, приотворил одну створку. Сеид Мустафа все так же сидел, поджав ноги, и поигрывал пистолетом. Талию, его обтягивал неизменный зеленый пояс.
— Сеид, — громко сказал я, — позови сюда муллу и одного свидетеля. Через час я женюсь.
— Муллу звать ни к чему, — отозвался мой друг, — я сам женю вас, у меня есть такое право. Нужны будут только два свидетеля.
Я закрыл дверь. Нино сидела на кровати, рассыпав по плечам густые черные волосы.
— Подумай, что ты делаешь, Али хан, — смеясь, сказала она. — Ты женишься на распутной женщине.
Я лег рядом с ней, и мы крепко обнялись.
— Ты, в самом деле, хочешь жениться на мне? — прошептала она.
— Да, если ты согласишься стать моей женой… Потому что я теперь кровник, и враги ищут меня.
— Знаю. Но сюда они не доберутся. Давай останемся здесь.
— Что ты говоришь, Нино? Ты хочешь остаться здесь? В этой дыре, без дома, без услуг?
— Да, — отвечала она. — Я хочу остаться здесь. И ты должен оставаться здесь. Я стану вести хозяйство, печь хлеб и буду тебе хорошей женой.
— А не соскучишься?
— Нет, — ответила Нино. — Ведь мы будем спать под одним одеялом.
В дверь постучали. Я оделся. Нино накинула мой халат. В комнату вошел Сеид Мустафа в сопровождении двух свидетелей. Сеид уселся на пол, достал из-за пояса бронзовую чернильницу, на крышке которой было выгравировано: «Лишь путем, указанным Аллахом». Положив на левую ладонь лист бумаги. Сеид обмакнул в чернила камышовое перо и красивым, торжественным шрифтом вывел: «Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного». Потом он обратил лицо ко мне.
— Ага, как ваше имя?
— Али хан, сын Сафар хана из рода Ширванширов.
