почитайте внимательно, мобилизуйте семантический слух!) разговаривают о своем народе без любви, без уважения и уж, безусловно, без какой-либо даже попытки сказать, в чем же он так ценен-то — народ. Почему ты националист?
Почему это так важно?
А это делали чуть не все националисты… Это не вопрос, кто из них, сколько и как упражняется с какими-то словами, какую ахинею несет по моему поводу. Но хоть одно слово, хоть одно слово по существу о своем народе. Хоть одно. Максимум: «Наконец-то станем, как эстонцы». Значит, мы хуже, чем эстонцы, да? Хуже? И это национализм?
Это закомплексованность немыслимая, которая ни с каким национализмом сочетаться не может. Даже уродливые формы национализма компенсируют подобного рода комплекс какими-то возвышениями. А здесь даже попытки что-то возвысить нет. И называется это национализмом?
В этом смысле, как это ни парадоксально звучит, единственная формула, в пределах которой может развернуться высокая национальная страсть, дана нами. Я на лавры националиста не претендую. Но если в порядке дикого парадокса современности вдруг выяснится, что мы-то единственные националисты — не потому, что мы много хвалим что-то, и не потому, что мы ругаем чеченцев или кого-то, а потому, что мы говорим, что есть эта кривая русская коза альтернативного мирового развития… Вот это — пожалуйста. Вот эта «коза» запросто в определенных руках оказывается фундаментом для построения здания здорового национализма. На философии «козы» можно построить такое здание, а на философии «наконец-то станем, как эстонцы», такое здание построить нельзя. В принципе нельзя, понимаете?
И обратите внимание, что если вы сами спокойно с этим разберетесь, то через одну минуту любому мыслящему человеку (не то что с высшим, со средним образованием) это станет понятно. Но ведь само по себе это непонятно, потому что все безумно возбуждено.
Цивилизации… «Вот так сказал Тойнби…», «не так сказал Тойнби…», «туда Тойнби все это повернул, а Данилевский еще туда…», «наши великие теоретики…», а что-то сказал Панарин…
Это не политический разговор.
Я всех, про кого вы восклицаете в своих нервных посланиях, с карандашом читал давным-давно. У меня конспекты лежат по этим работам. Я их все знаю. И никогда бы не стал об этом разговаривать, если бы не знал. Мы цивилизациями занимались подробно. Там сколько людей — столько определений. Это как с национализмом. Национализм реальный — это эпоха Модерна. Вот это полноценный буржуазный национализм. А все остальное — народничество феодальное, почвенное и пр. А перед этим было еще что- то… С национализмом проще, а вот с определением, что такое цивилизация, сам черт ногу сломит.
Цивилизация и культура. Цивилизация — это техносреда, в которой все развивается, а культура — это то, что касается гуманитарного. Есть такое определение? Есть. Используется слово «цивилизация» в таком значении? Используется.
Цивилизация и дикость. Есть варвары, а есть цивилизованные люди. Используется такое определение? «Когда мы войдем в мировую цивилизацию», — говорил Горбачев, имея в виду, что мы не в ней. То есть мы дикие, да? Цивилизация и дикость.
Другое определение цивилизации — в научной фантастике. «Цивилизованное состояние»…
Очень много этих определений. Слово «цивилизация» многозначно. Внутри него есть некоторая ниша определения цивилизации как некоего специального мира, устройства больших макросоциальных групп, общностей.
И все это высоколобое (и мною, в принципе, любимое) разглагольствование жило себе, жило своей полуакадемической, полуконсервативной, почвенной жизнью и что-то как-то обеспечивало. Это было где-то очень интересно, а где-то не совсем интересно. Один — специалист действительно высокого класса и все понимает до деталей, на это жизнь угробил. Другой — специалист среднего класса. У одного есть теория, у другого теории нет, а есть одни описания. Неважно. Кто-то из них берет всех «на хапок», как Шпенглер, а кто-то знает до тонкостей, как Тойнби. Это все были вопросы… как вам сказать… академически- политические, интеллектуально-политические.
А потом появилось явление крупнейшее, политическое, мировое, с оглушительной силой и мощью, которое только и можно обсуждать, если ты занимаешься политикой. И называется это явление «американский неоконсерватизм». Это огромное явление, жесткое до беспощадности, новое («новое» — я имею в виду, не столетиями отнюдь определяемое). Неоконсерваторы — это эпоха Буша. Не знаю, кто из них больше значит: Рамсфелд или Дик Чейни. Их там много. Все они очень сосредоточенны. У них есть свой генезис, они живые, наполненные имперской страстью. И вот они взяли Хантингтона.
Вопрос не в Хантингтоне с его теорией конфликта цивилизаций. Вопрос в них. Они его схватили и поволокли в большую политику. Он был испуган, потому что не знал, чем это кончится. Он понимал, что их авантюры могут кончиться тем, что их посадят в тюрьму, а он будет дискредитирован. Их пока не посадили в тюрьму. И, может быть, они еще других будут сами сажать в тюрьму. На сегодняшний день они не сумели в один хапок достигнуть своей цели, но они перегруппировывают силы. Есть эта теория цивилизации. А для них конфликт цивилизаций — это конфликт с исламом. Конфликт крестоносцев с исламом. (Норвежский-то гражданин, который сейчас гору трупов наворотил, как раз рассуждает про этих крестоносцев и ислам[39].)
Поэтому, с точки зрения американского политического неоконсерватизма, с точки зрения мировой стратегии, цивилизация сегодня — вот это. С точки зрения кого-нибудь академика — это другое, а с точки зрения соседнего академика — третье. Сколько авторитетов, столько и определений, что такое цивилизация.
Но нас же интересует большая политика. Всмотритесь в нее — и поймете, что там этот термин разыгрывается как орудие войны, как финка, которую вам в живот хотят воткнуть. И для того чтобы это оружие выбить, чтобы не дать использовать это оружие против нашей страны, надо понимать, как оно устроено, и нужно иметь другое оружие. А другим оружием является вот эта самая коза кривая. Поэтому хоть ты про цивилизацию, хоть ты про национализм рассуждай, а все равно ты на эту козу выходишь. И выйти-то больше некуда. Некуда. И топчутся уже много лет, а выйти никуда не могут. Как говорил Тарас Бульба: «А помогли тебе, сынку, твои ляхи?», — так и я могу сказать: «А помогли тебе, детка, твои цивилизации?».
Я не о цивилизациях здесь говорю. Не о цивилизациях и не о национальностях, хотя это очень важно. Я говорю о состоянии умов — о том состоянии умов и о той энергетике, которую нам с вами надо менять. Это называется устойчивость. Устойчивость. Вот, чувствуете слово? У-стойчивость. То есть стойкость.
В нашем движении, которое сейчас развивается, очень много молодых людей. Один очень крупный философ, мудрый человек, любивший лыжи, мне говорил, что бежать надо на свою дистанцию. «Вот встал на лыжню (жизнь — это лыжня) и пошел по ней в своем ритме, не останавливаясь, в нужном направлении. Идешь, правильно держишь дыхание. И не думай, что тот, кто сразу побежит быстрее тебя, обгонит тебя. Ты на него не ориентируйся, потому что ты потом, на следующем километре, увидишь, что он валяется со сбитой дыхалкой и дух перевести не может. Иди своим путем».
Выбрал себе правду — и иди ею. Иди вместе с другими. И вот тогда, когда сформируется ядро, актив, костяк, точно знающий, куда он идет и зачем, в котором не будет вот этой ломкости, хрупкости, нежности, нервности, в котором будет способность к коллективной работе, отсутствие «ячества», отсутствие высокомерия, дружеское настоящее отношение друг к другу, когда сформируется братский костяк по- настоящему, — все задачи, которые сейчас кажутся нерешаемыми, можно будет решить. Это абсолютно точно. И надо понять — еще раз адресуюсь к тем социологическим результатам, которые я описывал в прошлом выпуске программы, — что их надо решать или сейчас, или никогда. Вот не решите сейчас, в этом пятилетии, — потом уже ничего не будет. Это на «потом» не откладывается. Это как металл. Сейчас его можно вылить в ту форму, которая его, потом — нет.
Историческое время есть, но оно конечно: его не более 5–6 лет, а они пролетят, как одно мгновение. И все в любой момент может начать разворачиваться еще быстрее. Вчера Норвегия считала, что у нее всё в шоколаде и она будет мирно спать еще столетия. А сегодня она уже не спит. Поэтому смысл того, о чем я хотел сейчас поговорить, заключается в нашей способности понимать правила современной политики, понимать, какой тип политической борьбы является нашим уделом. И вести эту борьбу адекватным образом. При этом естественно, что будут нарастать и нарастать разного рода клеветнические кампании. Это же нормально.
