Она отрицательно мотнула головой.
— Почему вы не любите Красную Армию?
— Я люблю Красную Армию… — едва слышно прошептала Зоя.
Добрынин смотрел на нее и не чувствовал к ней никакой вражды — такой хрупкой и безвредной казалась она.
— Но если вы любите Красную Армию, то зачем прокалывали глаза красноармейцам? — допытывался майор Соколов.
— Он меня бросил… — с трудом выдавила из себя Зоя, и в ее глазах снова заблестели слезы.
— Кто? Когда? — спокойно спрашивал Соколов. Добрынин слушал его голос и по-доброму завидовал спокойствию и хладнокровию майора.
— Сеня… Семен…
— Как фамилия?
— Гаркавый… — сказала Зоя, и слезы уже полились по ее щекам.
Майор налил в стакан воды из графина, поднес ей, подождал, пока она глотнула немного, потом вернулся на место.
— Дальше рассказывайте!
Софронтов оживленно ерзал на стуле, тоже с интересом наблюдая как за Матросовой, так и за майором. И из-за этого ерзанья правый пустой рукав пиджака снова вылез из наружного кармана.
— Слышь, Добрынин, — зашептал он.
Народный контролер обернулся, понял сразу, в чем дело, и засунул рукав обратно.
— Он сказал, что распишемся десятого, а не сказал, что отпуск у него до шестого… и уехал…
Снова слезы покатились по красивому личику девушки-вредительницы.
— Значит, — старался помочь ей майор, — Семен Гаркавый приехал в отпуск… краткосрочный отпуск?
— Да.
— Из армии? — уточнил майор.
— Да.
— Приехал в краткосрочный отпуск из армии, пообещал жениться, но обманул и уехал назад. Да? Зоя кивнула.
— И из-за того, что вас обманул красноармеец, вы стали плохо относиться ко всей армии, да? Зоя замотала головой.
— Нет, — прошептала она. — Я не знаю, что со мной было…
— Вы его любили? — спросил майор. Зоя кивнула.
— А сейчас, сейчас тоже любите?
Зоя снова кивнула, но с небольшим опозданием.
— Ну в общем ясно, — майор Соколов посмотрел на остальных. — Как я и говорил — личные причины.
— А что же делать будем? — немного нервничая, спросил Фомичев.
Майор задумался.
— У меня ребенок от него будет! — вдруг проговорила Зоя и снова зарыдала.
— Мда-а, — выдохнул майор.
Добрынину стало жалко девушку. Видел он, что хоть и вредительница она, но не настоящий враг. И тут же злость в нем возникла, злость на этого красноармейца, соблазнившего и бросившего такую красивую хрупкую девушку. И захотелось Добрынину сказать что-то о своих чувствах.
— Я думаю, — заговорил народный контролер, — что виноват здесь этот Семен… Опозорил он Красную Армию…
— Сейчас-сейчас, — остановил его майор. — Товарищ Добрынин, я в общем-то с вами согласен, но нам надо решить, что делать. Ладно, Зоя, — обернулся майор к девушке. — Идите в общежитие и будьте у себя в комнате все время. Вы можете понадобиться.
Девушка ушла.
— Ну что, — майор обвел взглядом оставшихся в кабинете мужчин. — Давайте решать. Я сперва свое мнение скажу. Зоя Матросова — не закоренелый преступник. Вред она, конечно, нанесла, и за это придется отвечать. Но как представитель НКВД я должен добиваться максимальной справедливости. И поэтому предлагаю нам вынести такое решение: через военкомат вызвать гражданина Гаркавого в краткосрочную командировку сюда, заставить расписаться с обманутой им девушкой, а после этого уже определить вину и меру наказания гражданки Матросовой.
Добрынин улыбнулся.
— Я это тоже думал, — сказал он.
— Согласен, — сказал Софронтов.
— Ну что ж, — Фомичев почесал затылок. — А до этого времени? Пустить ее обратно в цех или уволить?
— Пусть работает, — сказал майор. — Она больше не будет, я уверен.
Через два дня в Сарск приехал рядовой Гаркавый в сопровождении прапорщика.
Ничего не знавшую о решении майора Соколова Зою вызвали из цеха и приказали идти в городской ЗАГС. Туда же привезли на машине Семена Гаркавого. Солдат, зайдя в комнату регистрации браков и увидев там Зою, остолбенел и несколько минут не мигая смотрел на девушку.
— Ну что ты? — сказал Добрынин, подойдя к нему сзади и дотронувшись до плеча. — Не бойся.
В комнате были только свои: директор фабрики, Софронтов, майор Соколов и Добрынин. Добрынин и Соколов расписались вместо свидетелей в книге регистрации браков.
После этого вместе с солдатом Гаркавым и его прапорщиком вернулись на фабрику, где засели в кабинете Фомичева.
Только теперь услышал рядовой Гаркавый, к чему привело его предательство любимой девушки. Несколько раз он краснел, слушая майора Соколова. Зоя была спокойнее. Самые страшные минуты остались позади, и теперь она, уже замужняя женщина, взявшая мужнину фамилию, думала о будущем и о тех немногих испытаниях, которые предстояло ей преодолеть на пути к нормальному семейному счастью.
— Завтра будет суд, — под конец сказал майор Соколов. — К счастью, именно гражданский суд, а не военный трибунал. И каким бы ни было наказание, я прошу вас, гражданин и гражданка Гаркавые, отнестись к этому спокойно и рассудительно. Впереди у вас еще длинная жизнь.
Суд был недолгим, но справедливым. Рядовой Гаркавый осознал свою вину и просил, чтобы наказали его, а не Зою. Однако суд принял другое решение: узнав, что рядовому срочной службы Семену Гаркавому оставалось служить еще четыре года, суд приговорил Зою Гаркавую к четырем годам заключения, чтобы не пришлось им ждать друг друга дольше, чем следует. Многие присутствовавшие на суде плакали, а особенно плакали женщины, когда после вынесения приговора молодоженам разрешили попрощаться.
Зоя и Семен долго обнимали друг друга. И тоже плакали. И никто не торопил их и не отрывал насильно друг от друга, хотя стоял в двух шагах прапорщик, который должен был отвезти рядового Гаркавого обратно в часть, а с другой стороны терпеливо ждали Зою два солдата войск НКВД и шофер.
Уже после суда, когда почти все разошлись, но Добрынин и Ваплахов, взволнованные и задумчивые, все еще сидели в зале, к ним подошел майор Соколов.
— Вы знаете, — сказал он, — а я в них верю. Думаю, за следующие четыре года они многое поймут, и дальше у них будет счастливая жизнь.
Добрынин, сглотнув комок в горле, кивнул. Ваплахов был где-то глубоко внутри себя — он вспоминал суд над лжекоммунистом Кривицким и думал о том, что жизнь действительно становится добрее и лучше.
Глава 33
Трудно было Банову первые дни привыкать к свой новой подкремлевской жизни. Все вроде было хорошо. И еды им хватало на двоих с Кремлевским Мечтателем. Спал он со стариком в одном шалашике, но старик крепко храпел, и храп этот будил Банова каждую ночь. И тогда выходил Банов из шалаша, смотрел на звезды и думал о Москве. О школе своей думал, о Кларе. Страшно делалось ему, когда понимал он, что в каком-то смысле предал он и школу со своими учениками, и любимую женщину, бывшую для него не только женщиной, но и самым близким по мировоззрению товарищем. Переживал он сильно, даже появлялись
