— Слыхал? Я умирать решил, — сказал Архипка-Степан слабеющим голосом.
— Зачем? — спросил ангел.
— Да тоскливо стало. Без толку живу, — признался Архипка-Степан. — Уже столько лет маюсь, вот и решил — хватит! Я тебя вот что спросить хотел: как там, в Раю? А?
— Хорошо там, — прошептал ангел. — Тепло. Хлеб вкусный — белая паляница.
Архипка-Степан облизнул свои пересохшие губы.
— А меня туда впустят?
Ангел задумался. Казалось ему, что должны впустить Архипку в Рай, ведь ничего плохого он никому не сделал, да и наоборот: сам же привел сюда людей, к лучшей жизни стремившихся, вместе с ними строил эту жизнь. Правда, потом действительно затосковал и вроде как ничего больше не делал, только лежал на лавке или сидел на траве летом и тосковал.
— Слышь, впустят? — повторил свой вопрос Архипка-Степан.
— Наверно, — ангел кивнул.
Архипка-Степан улыбнулся. Лицо его было иссиня-желтым, и улыбка эта словно натянула на его лице ссохшуюся от тоски кожу. Ангел, глядевший на АрхипкуСтепана, даже испугался, подумав, что не выдержит ссохшаяся кожа и лопнет.
— Может, молочка попьешь? — спросила жалобным голосом одна крестьянка, наклонившись над умирающим.
Архипка-Степан мотнул головой, отказываясь, потом закрыл глаза.
К вечеру он действительно умер. Из второго человеческого коровника приходили с ним взглядом попрощаться. Молчали. Бабы тихонько выли по углам, сами себе закрывая рты, чтобы не могли вырваться наружу их страдания.
Горбун-счетовод ушел к себе на лавку, достал из-под матраца толстую амбарную тетрадь и карандаш. Долго пролистывал ее, пока не нашел «Список населения Новых Палестин». Потом отыскал в этом списке Архипку-Степана и вычеркнул его аккуратно. После этого пролистал тетрадь дальше и на чистой странице вывел крупными круглыми буквами: «Список умерших жителей Новых Палестин», а под ним вывел карандашом жирную единицу и записал под этим номером Архипку-Степана, после чего тетрадь закрыл и снова спрятал под матрац.
Всю ночь лежал умерший на своей лавке, а утром горбун-счетовод провел собрание, на котором решили хоронить Архипку-Степана весной, а пока вынести его на мороз, который и сохранит умершего до дня похорон. Под конец собрания горбун предложил Демиду Полуботкину спеть у лавки умершего народную грустную песню. Хоть и хотел Демид отказаться, но не посмел. Да и у него самого настроение было тяжелое и тоскливое. И запел он «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» Все сразу встали и головы склонили. И ангел встал. Огляделся и остановил свой взгляд на сыне счетовода, Васе-горбунке, прижавшемся к своему отцу. Поискал взглядом ангел его мать, но так и не нашел, хотя ведь и лицо ,ее помнил очень смутно, а может быть, и не помнил уже вовсе.
После песни Архипку-Степана вынесли и положили возле зимней кухни, как раз между ее стеной и колодой, на которой рубили дрова, а иногда и мясо.
Морозный воздух был прозрачен и колюч, а на горизонте уже темнелась приближающаяся вьюга.
Глава 3
Дверь в кабинет начальника тюрьмы без стука распахнулась, и вошел Юрец. Прошел к столу, кивнув на ходу малолетнему сыну Крученого Володе. Сел на прибитый к полу табурет.
Крученый уставился в глаза Юрцу выжидательно.
— Ну что, гражданин Юрецкий, — наконец заговорил начальник тюрьмы, не дождавшись ответа на свой вопросительный взгляд. — Новости есть?
— Есть то они есть, — с хитроватой ухмылкой на лице сказал Юрец. — Да только платить надо…
Крученый нагнулся и из нижнего ящика своего стола вытащил батон колбасы и несколько пачек папирос. Выложил все на стол, глянул в глаза заключенному Юрецкому и, к собственному удивлению, не увидел в них радости. Озадаченный, Крученый прищурился.
— Вас что, это не устраивает? — спросил он.
— Нет, не устраивает, — спокойно ответил Юрец.
— А что же вы хотите?
Юрец выдержал паузу длиной минуты полторы-две. Потом тяжело вздохнул.
— Гражданин начальник, — заговорил он. — Я же шкурой рискую, таская к вам эти новости, а вы меня все в четырехместной держите!..
— Но на ваш трудосчет уже положено шесть тысяч рублей, это что, по-вашему мало?
— А на кой они мне, если меня накроют вдруг? — резонно спросил Юрец.
— Ну так что ж вы хотите?
— Я хочу, чтобы вы разрешили пришить артиста…
— Артиста? Это того, что с попугаем сидит? — Ну да.
— А на хер тебе это надо? — не сдержал удивления Крученый.
Юрец покосился на мальчика, сидевшего за партой в углу кабинета.
— Да ты не бойся, он не продаст! — тоже посмотрев на сына, сказал начальник тюрьмы.
— Ну это, — произнес уже менее уверенно Юрец. — В общем, если его убрать, то я бы в его камеру перешел… И мы б с попкой… Короче, это мне надо…
— А что у тебя за новости такие?
— Подготовка группового побега. — Юрец улыбнулся, зная, сколько стоят такие новости.
Крученый, задумавшись, уставился на батон колбасы, лежавший на столе. Потом, видимо, надоела ему эта колбаса, и он спрятал ее обратно в ящик стола. Папиросы Юрец, испугавшись, что и их начальник спрячет назад, перехватил и рассовал по карманам ватника.
— Дело в том, что об артисте этом в ЦК беспокоятся. Как-то письмо было, чтобы помягче режим ему устроить… Так что пришить его нельзя…
— Ну а если в другой какой лагерь или тюрьму перевести? — предложил Юрец.
— Это трудно, — ответил Крученый. — Нужна причина, да и управление запрашивать надо…
— Папа, да выпусти ты его!.. — прозвучал вдруг в кабинете детский голос, и от неожиданности Крученый и Юрец резко обернулись к мальчишке.
— Еще раз встрянешь в разговор, будешь не здесь, а дома сидеть! — грозно рявкнул отец. Юрец задумался.
— А может, выгнать его из тюрьмы, а попугая оставить? — предложил он.
— Да ты охренел! Как из тюрьмы выгнать?!
— Ну, освободить досрочно за примерное поведение… — продолжал Юрец. — А у меня тут побег на тринадцать человек… — добавил он, постучав указательным пальцем по виску. — Думай, начальник! Проворонишь побег — сам сядешь!..
Крученый думал. Думал серьезно и глубоко. Допущенный побег — это действительно конец карьере, а предотвращенный — возможное повышение и уж точно какая-нибудь награда…
— Ну не за поведение, а за плохое здоровье освободи, раз из ЦК писали… — сказал Юрец.
— За плохое здоровье освобождать — в тюрьме никого не останется! — ухмыльнулся начальник.
— Почему? Ты останешься! — сдерзил Юрец. Крученый промолчал.
— Ладно, — наконец ответил он. — Я подумаю. Потом достал лист бумаги и карандаш, придвинул к Юрцу.
— Давай, про побег пиши! — сказал.
— Когда подумаешь, тогда и напишу! — решительно заявил Юрец. — Я ж не писатель, чтоб без повода писать…
— Хрен с тобой, — рассердился Крученый. — Иди пошляйся по тюрьме и через полчасика зайдешь!
Юрец развязной походкой, мурлыкая какую-то мелодию, вышел из кабинета.
* * *
В тот же день в камеру к Марку и Кузьме пришел тюремный врач — седой низенький старичок в заплатанном белом халате.
— Ну здравствуйте, — обратился он к Марку. — Расскажите, на что жалуетесь!
