— Мы, пожалуй, до зимы останемся. Запасов тут много, огород посадим. А ты как знаешь…
— А Петр? — вспомнил вдруг ангел. — Тоже ушел?
— Однорукий, что ли? Нет, остался он. Куда ему идти?
Понял ангел, что вчерашние мысли превратились в это утро в явь, умерли Новые Палестины, и надо было уходить отсюда. Надо было сказать об этом горбуну, но тогда ангел уподобится всем остальным, тайком и в открытую сбежавшим отсюда, всем остальным, не смогшим построить свое общее настоящее счастье.
Видно, понял горбун мысли ангела и без слов. — Ты, перед тем, как уходить будешь, по-людски попрощайся! — попросил он. Ангел кивнул.
Глава 30
Не прошло и недели, как пришел однажды утром солдат Вася с большущим посуточным судком. Сказал, что комендант Кремля лично ему этот судок в руки передал и еще передал новенький набор, в который входили вилка, нож и три ложки разных размеров.
Ели в то утро до отвала, даже пришлось от лыжной прогулки отказаться — так наелись.
Зато после прочтения нескольких пришедших писем разговор завязался интересный, о будущем. Мечтали все втроем, и даже Банову это понравилось.
После такого же сытного обеда решили они заняться изготовлением елочных игрушек — как-никак, по словам солдата Васи, Новый год наступал через два дня.
Взяли множество конвертов и писем, тех, что без дела лежали у старика в шалаше, и начали вырезать из них ножами разные фигурки, чтобы потом на елку повесить.
В перерыве, чтобы дать рукам от ножей отдохнуть, елку выбрали — маленькую, аккуратную, росшую как раз между шалашами старика и Банова с Кларой.
Вечером за ужином Вася спросил у Эква-Пырися, что бы тот хотел от него в подарок получить.
Старик сразу про газеты вспомнил, стал просить Васю подарить ему несколько последних номеров «Правды». Но Вася опять отказался.
— И чего вы так к газетам? — удивился он огорченным голосом. — Я думал печенье в солдатском ларьке купить для вас или зубную пасту…
— Ну ничего, ничего, Вася! — стал успокаивать солдата Банов. — Ты мне печенья принеси… И, может быть, сообразишь чего-нибудь к нашему новогоднему столу? Может, где свечи раздобудешь или еще что- нибудь?
На следующий день к обеду елочка стояла уже украшенная доброй сотней бумажных фигурок, наколотых на иголки или на тонкие веточки.
Вася кроме судка с обедом принес и вытащил из карманов три больших свечи. Но, по всей видимости, было это еще не все, потому что он продолжал улыбаться и бросать на всех хитроватые взгляды.
— Ну что, Вася, — заговорил с ним потом старик. — Придешь к нам в гости Новый год отмечать?
— Нет, —товарищ Ленин, у нас будет в казарме стол накрыт, лимонад обещали. А кроме того — нельзя мне. Зато тут у меня для вашего стола… кое-что есть…
И расстегнул солдат шинель, стал под гимнастеркой копошиться, вытаскивать что-то из галифе.
Все трое наблюдали за ним внимательно.
Наконец выпрямился солдат, и в руках у него оказалась большая синяя грелка. Он протянул ее старику.
— Что это? — спросил Эква-Пырись.
— А вы понюхайте! — предложил солдат. Старик взял грелку в руки, открутил резиновую пробку и осторожно понюхал. Тут же чихнул и нос почесал.
— Ну, голубчик, это да! — сказал он улыбаясь. — Вы тоже понюхайте, товарищ Банов, а вот Кларе нельзя! Она — будущая мать!
Банов понюхал содержимое грелки — глаза сразу покраснели и выпучились.
— Самогон? — спросил он у солдата.
— Первач! У нас к одному родители приехали, вот привезли пять таких грелок — три для офицеров и две для солдат…
— Так это что, ты от солдат отнял, чтобы нам принести? — голос старика враз зазвучал сердито.
— Нет, это офицерская… — пробормотал испуганный солдат.
— А-а, офицерская… ну хорошо, — успокоился Эква-Пырись. — Солдат никогда обижать нельзя, солдат и крестьян!.. У тебя часы есть?
Солдат посмотрел на свои часы и кивнул.
— Правильно ходят? — спрашивал старик.
— Ага.
— Будет у меня к тебе просьба: оставь их нам до утра, — попросил ЭкваПырись.
— Но нельзя же…
— Что ж ты, хочешь, чтоб мы не знали, когда Новый год наступил? — строго спросил старик.
Молча солдат снял часы с руки и протянул их Эква-Пырисю.
Вечером, когда принес солдат ужин, Банов, Клара и старик кушать не стали. Уговорили они солдата оставить им судок, поставили его у костра, почти что в самое пламя, чтобы еда не остывала, и стали готовиться к новогоднему застолью.
Старик каждые пять минут на часы поглядывал. Банов расстелил вокруг костра четыре шинели, так, чтобы можно было где угодно садиться и ходить, на снег не наступая.
Клара выбрала место для доски, потом обложила доску картоном и крышками от посылок, чтобы было больше твердой поверхности, а потом уже вилки-ложки разложила.
Наконец сели «к столу». Свечи зажгли. Поставили на письменную доску широкую судковую миску с супом. Достали ложки.
— Сколько там времени? — спросил Банов. Эква-Пырись наклонился к свече, подставил к ее пламени руку с часами так, что огонек сразу в кругленьком стекле отразился.
— Полдвенадцатого.
Ели не спеша, дотягиваясь своей ложкой до миски с супом и потом медленно донося полную ложку до рта.
— Мне вчера ночью сон приснился, — заговорил старик. — Забавный такой сон. Я вообще сны люблю очень. Так вот: иду я во сне по снегу куда-то по своим делам, кажется, на сходку. Иду себе и вижу впереди верстовой столбик, а на нем два указателя-стрелки. Подошел я поближе, остановился. Вижу — на той стрелке, что вперед указывает, написано «СОЦИАЛИЗМ», а сколько до него верст, не указано. А на той, что направо показывает, написано «СЧАСТЬЕ — 3 версты». Ну, я удивился, конечно. Думаю: как же это так, что социализм и счастье в разных местах как бы находятся. Взяло меня любопытство. Что, думаю, три версты — это сорок минут ходу, ну и сорок минут назад. Значит, на сходку только часа на полтора опоздаю, зато расскажу товарищам, что там увидел. Ну, пошел я туда, к «СЧАСТЬЮ». А было это утро, снег серебрится на солнце, воздух такой бодрящий. Шел, шел и вижу впереди постройки. Приблизился — передо мной большой такой хутор на три дома с амбарами. Во дворе лошадка запряженная в телегу стоит, и пар у нее от морды идет — дышит животное. Подошел я к калитке, проверил, нет ли собак непривязанных — я, знаете, собак очень не люблю. Кошек люблю, а собак нет. Вроде, вижу, нет собак. Зашел я и пошел к самому большому дому. На крыльцо поднялся, веничком снег с сапогов струсил и постучал. Открывает мне дверь мужик в поддевке: борода рыжая, глаза синие-синие. Русский мужик, одним словом. Ну, я его спрашиваю: «Тут, что ли, счастье?». А он мне: «Тут оно, тут. А вам кого, господин, надобно?» Я ему: «Как кого? Хочу на счастье посмотреть!» А он: «Ну вот, смотрите!», и руками обвел окрестности. Я его сразу не понял, а потом дошло до меня, что это так хутор называется. Хутор «СЧАСТЬЕ». Ну, помню, рассмеялся я тогда от души. А потом попросил мужика меня на телеге назад, к тому верстовому столбику отвезти. Вот такой сон был…
После рассказа принялись за второе, вторую миску на середину письменной доски выставили. А в миске — три котлеты по-пожарски и картошка разваренная, рассыпчатая, в желтых пятнах растаявшего масла.
Снова поднес Кремлевский Мечтатель руку с часами к свече, наклонился, губами зашевелил.
— Без трех полночь! — сказал и посмотрел на Банова и Клару с хитроватой доброй улыбкой. — Ну что, мужчинам можно приготовиться, а вот вам, Клара, нельзя ничего такого, вы будущая мать.
