И, сказав это, взял старик лежавшую рядом грелку. Открутил резиновую пробку, понюхал еще разок и застыл так с грелкой в руке, глядя на часы.
— Жалко, что здесь курантов не слышно, — проговорил он негромко, все еще следя за минутной стрелкой. — Я куранты очень люблю! Есть в них что-то державное… Ну… С Новым годом!
Клара радостно хлопнула в ладоши. Банов придвинулся поближе к старику.
Старик пригубил из грелки, тут же зашипел, заойкал, стал глазами по столу шарить, схватил свою ложку, зачерпнул ею картошину из миски и в рот отправил. После этого передал грелку Банову.
Банов тоже пригубил, потом глотнул хорошенько и после этого спокойно потянулся за своей картошиной.
Выпили после этого еще разок по глотку и решили оставить первач на потом, на майские праздники. Аккуратно закрутил старик пробку и положил грелку рядом с собой.
Потом пили чай, сладкий, медовый. Был он, видно, и заварен в большой, литровой, должно быть, кружке-миске, которая ставилась всегда последней в рамку судка. Передавали кружку-миску из рук в руки, и ходила она так по этому треугольному кругу минут пятнадцать, пока не кончился чай.
— Ничего, — сказал старик. — Позже еще заварим. Снегу растопим, а заварки у нас много. И сахар есть! Пойдемте теперь к елке!
Банов и Клара переглянулись удивленно, но послушно поднялись на ноги.
— Свечи возьмите! — сказал старик.
Подошли со свечами к украшенной елочке. Посмотрели на Эква-Пырися.
— Давайте, как положено, — весело заговорил он, — Хоровода у нас втроем не получится, но вокруг елки походить надо!
Попробовали они руки соединить вокруг елки, но не получилось — ветки с иголками сразу в лицо полезли. Тогда походили они просто так, со свечами горящими в руке три раза в одну сторону вокруг елки, три раза в другую.
— Ну хватит, — скомандовал Эква-Пырись. — Теперь давайте под елочку заглянем, может, там подарки нам есть!
Присели все трое на корточки, посветили свечами под нижние лохматые ветки и действительно увидели там холщовый почтовый мешок внушительного размера.
Протянул старик короткую ручку, дотянулся до мешка, вытащил его из-под елки. Развязал бечевку, которой мешок завязан был, и вытащил оттуда три посылки. На одной поверх адреса было написано «Василию Банову», на второй — «Уважаемому Эква-Пырисю», а на третьей — «товарищу Кларе».
Взял каждый в руки свой подарок. Раскрыли. Банов вытащил из посылочного ящика несколько пачек «Беломорканала», огромного размера свитер с вывязанным портретом Эква-Пырися на груди, две пары носков и маленькое круглое зеркало.
— Ну спасибо! — проговорил он, потрясенный.
— Да-а, — махнул рукой старик, спокойно просматривая содержимое своего подарка. — Свитер хороший, теплый, от нанайцев подарок. Но размер какой! Словно на Жаботинского вязали.
Клара вытащила из своего посылочного ящика сержантскую сумку и целый ворох разноцветных атласных отрезов.
— Это ребенка пеленать, — объяснил, посмотрев на Клару, Кремлевский Мечтатель. — Подкладка от костюмов… Мне их много присылают, но все не того размера…
Потом, помолчав немного, старик добавил:
— Если мальчик родится — назовите его Володей или Сашей. Хорошо?
Банов посмотрел вопросительно на Клару, на ее округлившееся от беременности приятное лицо.
Клара сначала пожала плечами, затем кивнула. Эква-Пырись радостно, широко улыбнулся. Поднес свою свечу к часам.
— Пойдемте чай заваривать! — сказал и, так и не «выпотрошив» содержимое своего подарка, держа посылочный ящик в руках, поднялся на ноги и, не спеша, скрипя снегом, пошел к горевшему метрах в пятнадцати костру.
Глава 31
Уже взлетев на положенную высоту, самолет развернулся, и яркий луч солнца, пробившийся через иллюминатор, на мгновение ослепил Добрынина. Он задернул занавесочку и вспомнил свой первый полет. Было это давно, еще до войны. Тот самолет дрожал, а народный контролер постоянно сползал с узкого сидения, оглушенный ревом двигателей.
В этот раз все было по-другому. Вибрации в самолете почти не чувствовалось, шум тоже был вполне приемлем, и желания заткнуть уши не возникало. Сиденье было удобное, с подлокотниками. Впереди стоял столик, над ним — руку протяни и достанешь — к стенке на ремешках был пристегнут термос, на котором была приклеена бумажка с надписью «Горячий чай».
Добрынин отстегнул термос, снял крышку-чашку, налил себе чая.
Глотнув, заглянул за занавеску в иллюминатор, посмотрел вниз, прикрывая глаза ладонью от бьющего сверху солнца.
Внизу лежала осенняя Родина, желтые поля, желто-красно-зеленые леса, дороги, деревни.
От этого возбуждающего ощущения высоты Добрынин наполнился бодростью и почувствовал себя молодым, полным сил. Вдохнув полной грудью воздух, оглянулся — захотелось что-то громкое сказать, но не было никого больше в салоне.
Посмотрел под ноги — вещмешок и пакет, переданный, Волчановым, лежали рядом с сиденьем.
«Дай-ка, посмотрю, что там», — решил Добрынин.
Положил пакет на столик, развязал бечевку, бумагу раз вернул.
Взял в руки папку, лежавшую сверху.
«СМЫСЛОВОЙ ПЕРЕВОД ТЕКСТА КУЛЬТОВОЙ КНИГИ УРКУ-ЕМЕЦКОГО НАРОДА (для служебного пользования, из здания ЦК не выносить)» Добрынин, прочитав надпись на папке, немного смутился и даже испугался. Ведь раскрыть эту папку значило нарушить написанное на ней распоряжение. «Но, — думал он, — перевод-то мне дал Волчанов, и саму кожаную книгу в Москву я привез, так, может, и я могу прочитать, что в ней было написано?» Но эта/мысль не удовлетворила совесть народного контролера. Ее удовлетворила другая мысль: «Ведь Волчанов дал мне папку именно для того, чтобы я прочел!» И, развязав тесемочки, Добрынин бережно раскрыл папку, вытащил оттуда несколько листов отпечатанного на пишущей машинке текста.
«ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Уважаемые товарищи. Работа над переводом была усложнена тем, что других образцов ныне мертвого урку-емецкого языка нигде не существует. Поэтому литературно-дословный перевод сделать не удалось. Используя новейшие достижения советской науки, удалось составить смысловой перевод, а значит, весь смысл книжного текста в этом переводе сохраняется, но сам перевод получается в 6-10 раз короче текста «кожаной книги» ввиду того, что многие метафоры и выражения урку-емецкого языка не подлежат переводу на русский.
Переводчик».
Прочитав вступление, Добрынин пожал плечами. Ему не было ясно, что хотел сказать переводчик. Разве что то, что перевод оказался слишком коротким?
«…Эква-Пырись сказал: счастье придет в снежную страну тогда, когда умрет вечнозеленая птица, которая знает многое. Родилась она от южного медведя и моржа и потому в старости своей обрастет бурым мехом, который со временем посеребрится. Перед смертью она не будет летать, а будет только ходить медленно, в развалку, и тогда надо будет идти за ней, куда бы она ни шла. Потому что пойдет она в это время в страну счастья, где будет столько счастья, что всем урку-емцам хватит. Но нельзя брать с собой чужаков, нельзя брать с собой якутских рыбаков и эвенкских охотников, потому что не хватит на них счастья, и тогда начнется братоубийственная жестокая война, в которой погибнет урку-емецкий народ из-за своего миролюбия, доброты и малой численности. Взять можно будет с собой только двух вскормленных урку-емецкими женщинами медвежат, и одного из них надо будет принести мне в жертву сразу после прихода в страну счастья, а второго — выпустить там на свободу, и пусть найдет он себе там пару, каким бы зверем эта пара ни оказалась, и то, что родится потом от этой пары, — оберегайте! Может, будет это другая птица, а может, невиданный зверь, который поведет в своей старости ваших потомков в следующую страну
