Следующий зал был не меньше предыдущего, но совершенно другим. Огромное круглое помещение, стены которого невозможно было разглядеть из-за плотно покрывавших их картин-миниатюр. Какая-то дикая, сумбурная галерея, где выставлялись только батальные полотна.
Глаза разбегались. Андрей подошел поближе и попытался сосредоточиться на чем-то одном.
Картина по стилю напоминала рисунок из средневековых книг. Две группы спешенных воинов в бронях сближались для схватки, грозя друг другу мечами, копьями, топорами. Это было не начало битвы, а один из ее этапов: на земле уже лежали тела павших, валялось изломанное оружие, части доспехов. Андрей наклонился, вглядываясь: ему почудилось какое-то движение. Нет, показалось… Хотя… Чем дольше он смотрел на картину, тем больше деталей проступало. Картина менялась: краски становились ярче, наливались цветом, становился другим масштаб фигур. Из грубоватого изображения картина медленно превращалась в настоящее цветное фото. Комков почувствовал легкое головокружение и…
…Многоголосый рев сотен глоток, лязг металла, конское ржание. Гаргут перехватил поудобнее насаженный на длинную рукоять топор. Он осторожно переступал через трупы. Он уже выбрал противника, и взгляд его был прикован только к нему, к тому, чью жизнь он сейчас возьмет. Если тот раньше не возьмет его жизнь. В душе Гаргута оставалась только злая сосредоточенность. Он знал, что битва проиграна. Он стоял возле стяга на холме, когда удар вражеской кавалерии во фланг опрокинул их левое крыло. Потом дрогнул центр. И битва постепенно превратилась в бойню. Им с королевским стягом удалось отступить в порядке, пока конница не прижала их к этому оврагу. Спастись не удастся. Но и врагу в конном строю их не достать. Поэтому у них есть шанс напоследок собрать дань чужой кровью.
Щита у него не было: треснувший под молодецким ударом длинного кавалерийского копья, он остался на поле, у подножия холма, похороненный под грудой тел. Ничего, с топором можно драться и так, а с боков его пока прикрывают товарищи. Тот, его враг, распялив рот в крике, дико вращал глазами в прорезях полумаски. Сейчас, сейчас! Я иду! Я уже близко!
Гаргут знал, что умрет. Но он уйдет здесь, в бою, легкой и почетной смертью от железа. Его горло не захлестнет тугая петля, палач не пригнет его голову на плаху, он не будет визжать, как свинья, поджариваемый на медленном огне. Гаргут давно уже не верил в иную жизнь: он проклял всех богов – и своих, и чужих – после гибели семьи. Ему не нужны боги, которые допускают смерть невинных детей и слабых женщин! Пусть его ждет лишь тьма, пусть… Он останется здесь, со своими. Его кровь прольется, ее выпьет эта земля, и будущим летом на поле злой брани пышным цветом взойдет высокая трава. А он будет спать…
Воин в шлеме с полумаской, прикрываясь большим миндалевидным щитом, сунул копье, старясь достать открытое лицо Гаргута листовидным наконечником. Тот прянул в сторону, уклоняясь, и на выдохе, с резким «ха!», обрушил на него сверху свой топор. Удар рассек окованный железом край щита, но вырвать топор для нового удара Гаргуту не удалось: тот застрял, увяз в твердом дереве и металле умбона.[23] Он выпустил рукоять топора и рванул из ножен короткий, удобный для схватки грудь в грудь меч. Тот, в полумаске, замешкался, открылся – видимо, Гаргут повредил ему руку под щитом, – бросил свое длинное копье, но опоздал выхватить меч. Гаргут ударил его головой в лицо и, обхватывая рукой за плечи для усиления удара, вогнал широкое лезвие под ребра, с наслаждением ощущая, как со скрежетом подаются кольца кольчуги и сталь входит вглубь, в плоть.
Враг сказал:
– Э-э-э… – и облил Гаргута потоком хлынувшей через горло крови.
Гаргут оттолкнул поверженного, упершись ногой, высвободил из щита топор. Он не видел, как пал, ужаленный копьем в лицо, его товарищ справа. Удар настиг его, когда он повернулся к следующему противнику. Пластинчатый доспех выдержал, но весь бок тут же онемел, перехватило дыхание. На голову словно рухнуло бревно – ремень, удерживающий шлем, лопнул, и тот слетел на землю. Гаргут почти вслепую отмахнулся топором. У него не было возможности стереть застилающую глаза кровь с рассеченного лба. Копье снова с силой ткнулось ему в бок, Гаргут упал. Извернувшись, как кошка, он успел подсечь топором чьи-то ноги. И тут острое железо вошло в него.
– Сдохни! Сдохни! – услышал Гаргут чей-то крик и умер.
…Комков оглушенно потряс головой. Он сидел на полу. Он еще чувствовал запах чужой крови, помнил свирепую радость битвы и рвущую острую боль. Тогда, в книге, было иначе, не так… Он был наблюдателем. А здесь слияние было полным. Он прожил последние минуты этого воина на поле боя, он умер его смертью…
Андрей по-новому, другим взглядом оглядел зал. Это были не просто батальные сцены. Это были слепки реальности, положенные кем-то на холст. Чьи-то победы, поражения, смерть, ужас…
Комков поднялся и пошел вдоль стены. Вдруг он замер.
Возле изрытой воронками дороги стояли обгоревшие, изломанные машины, в которых Комков узнал старые довоенные ЗиСы. Вокруг тряпками лежали тела, в солдатской униформе и в разномастных гражданских одеждах. Из кабины одного автомобиля свисал черный, обугленный труп водителя. Картина была выполнена в виде черно-белого фото военных лет. Без сомнения, это был разгром Красной армии в одном из «котлов» начала Великой Отечественной войны. Страшная и, как показал беспристрастный послевоенный анализ, неизбежная жертва на алтарь будущей победы.
Комков отвел глаза. Нет, нет, нет… Только не это. В душе тяжелой волной всколыхнулась старая, видимо, на генном уровне передаваемая ненависть Большой Войны. Слишком много пролилось тогда крови… Хорош только мертвый немец… Он стиснул зубы. Он не вынесет той боли. Слишком все это… близко.
Здесь были разные битвы и сражения. На одной картине похожие на исполинских черепах броненосцы жгли друг друга в штормовом море, один из них уже тонул, выбрасывая столбы черного дыма, и море вокруг него было полно человеческих голов. На другой сошлись в безоблачном небе для боя веретенообразные летательные аппараты, а под ними сверкали объятые ярким пламенем небоскребы гибнущего мегаполиса. Вот напоминающий касатку корабль в звездной тьме. Андрей смотрел мельком, стараясь не задерживать взгляд надолго. Он был сыт чужими смертями по горло. Что это за место? Зачем оно в Черном замке?
– Это Зал Тысячи Битв, господин, – произнес тихий голос.
Андрей резко обернулся. У него за спиной стоял тот самый странный монгол, но без шланга.
– Что? – переспросил Комков.
– Зал Тысячи Битв, – повторил монгол. – Их больше, господин, намного больше. Никто не знает сколько. Люди очень любят убивать.
– Да, любят, – согласился Андрей.
