— Вот чудак, женись… Девок у нас много. Тогда скучать некогда будет. Вот, к примеру, Ульяна Котова…
— Это мое дело, — грубо отрезал Журка, вскочил на ноги, потянулся и пошел, громко насвистывая.
«Что с ним? Ударил я его — не обиделся, а тут… Из-за чего?» — спросил себя председатель и погладил руку.
Ночью рука не дала ему спать, а к утру посинела и распухла. Петр, как бревно, повесил ее на платок. На вопросы любопытных отвечал, что упал с велосипеда. И все верили, кроме Геньки Шмырова; когда они с Арсением перекладывали боров на стеллаж, тот заметил, что дружок слишком часто потирал стриженый затылок.
Через несколько дней Журка взял топор и пошел строить завод. Петр же к этому времени опять вернул Копылова на скотный двор, на место Ульяны.
…Как ни хотелось председателю обойтись без наемной силы, а нанимать пришлось. На станции, в столовой, он встретил интересного, на редкость крепкого старика. Оказалось, что старик хорошо знал кирпичное производство. Петр обрадовался, поставил пол-литра и завел разговор о своем заводе. Старик повеселел, назвался Максимом Хмелевым и повел себя как тертый дипломат.
— Если оно так разобраться, то и поработать можно. А если посмотреть с другой стороны — рискованное дело, — рассуждал он.
А когда Петр добавил три бутылки пива, Максим выдвинул свои условия.
— Будем рядиться, хозяин, — сказал он и загнул палец. — Оклад восемьсот рублей. Новые штаны и рубаха по окончании работы — не в счет… На день: крынка молока, кило хлеба, а картофель и суп само собой… Теплый угол, потому как у меня ревматизм. И рукавицы тоже твои… Ну вот и все, — Максим с сожалением посмотрел на свои руки: на левой оставался незагнутым один мизинец.
Правленцы упорно не хотели утвердить договор: слишком уж дорогим показался мастер, да и в дело они не очень верили… Но Петр пошел напролом и заявил: или будет в колхозе завод, или он, Петр, уйдет из правления. Правленцы переглянулись, помолчали и сдались.
Мастер прибыл в Лукаши с топором за поясом, с пилой под мышкой, а в руках у него был окованный железом сундучок. Петр отвел его на квартиру к Корниловой Татьяне. Та пристально посмотрела на постояльца и тяжко вздохнула:
— Ты бы мне его насовсем подарил… Какой бравый молодец, и рожа красная.
Максим кругом, как башню, обошел Татьяну и сказал:
— Хороша! И спереди, и сзади… Вот только рябая, как решето.
— А что тебе моя морда?.. Нешто на ней будешь узоры наводить? — спросила Татьяна, хихикнула, схватила самовар и потащила в сени.
На этот раз Петр не ошибся. Мастер был хоть куда! Он, видимо, умел и любил работать. Не прошло и недели, как на Лому встали новые столбы сушильного сарая и уже начали наводить стропила. Надо было заботиться о кровле… Чем крыть?
Петр мучительно размышлял об этом. А Максим решил вопрос неожиданно просто и быстро. Он заметил в колхозе старую льномялку, у которой сохранился конный привод, и приспособил его для дранкодирного станка. Матвей в кузнице выковал щепальный нож по чертежу Максима, нарисованному прямо на земле. И когда Максим снял с еловой чурки гибкий, пахнущий смолой лист дранки и подал его председателю, тот подумал: «А работничка я все-таки недорого купил».
…Но кончилась передышка. Наступал сенокос.
Глава девятая.
ПОКОС НА АЛЕШКАХ
Как-то Василию Ильичу взбрело в голову сходить на болото пострелять дупелей.
Возвращаясь с охоты, он еле волочил тяжелые кирзовые сапоги, в которых звучно чавкала портянка. Был тихий послеполуденный час июльского дня. Солнце, заваливаясь за край облака, разбросало по небу белые ровные полосы. Потянуло холодком. Стряхнув истому, природа оживилась. По макушкам тополей пробежал ветерок, трава, до этого серая, унылая, потемнела и закачалась. Неожиданно к монотонному пению полевых сверчков присоединился звонкий открывистый звук, как будто кто-то дергал струну и сразу же зажимал ее пальцем. Звук несся от дома Кожиных. Овсов прислушался, снял с плеча сетку, в которой болтался убитый дупель, повертел ее в раздумье, потом толкнул калитку и прошел во двор Кожиных. Под низким соломенным навесом Матвей отбивал косу. Василий Ильич поздоровался и присел на березовый чурбан. Матвей покосился на сетку.
— Птах стреляешь…
Кожин снял очки в железной оправе, протер их, надел и опять застучал молотком. Но, видно, зрение изменяло Матвею. Молоток чаще попадал по бабке, чем по косе.
— Дай-ка попробую, — предложил Овсов.
— Ишь ты, не забыл, — ухмыльнулся Матвей, когда молоток в руках соседа начал отбивать чистую отрывистую дробь.
— Что ж, Матвей Савельич, и косу не забываете при нынешней технике, — усмехнулся Овсов.
— Не забудешь. Покосы-то как заросли. Ты посчитай — пятнадцать лет их не чистили. А помнишь, какие покосы были на Алешках? Заросли, страх как заросли. Вот председатель посылает туда бригаду по кустам косить.
— И много едет?
— Сказывала невестка — человек двенадцать.
— Что ж, и вас посылают?
— Где уж мне, Клаву отправляем…
— А что, Матвей Савельич, у вас еще коса найдется?
Кожин, охая, поднялся и, поддерживая руками поясницу, поплелся в сарайчик. Вернулся он с широкой, круто загнутой косой; поднял клок сухой травы, стер с косы хлопья ржавчины и подал Овсову.
— А ну, попробуй, как она.
Василий Ильич отошел к тыну, где росла жирная крапива, и сплеча смахнул ее.
— Ничего.
— Огонь, а не коса. Я за нее в голодное время пуд муки дал. Правда, немного тяжеловата.
Овсову захотелось поехать на сенокос. Придя домой, он стал собираться — слазил на чердак, разыскал брусницу с бруском…
Пустошь Алешки издавна славилась своими заливными лугами. Километра на три протянулась она вдоль левого берега реки Шумы. Правый берег — высокий и лесистый, молодой ельник подступает к воде. Но недолго выстаивают здесь деревья. Песок не выдерживает их тяжести, и они сползают или с маху опрокидываются в Шуму; посмотришь — то здесь, то там торчит над водой спутанный почерневший клубок корней. Когда-то этими покосами совместно владели алешкинские и лукашевские мужики. Обычно перед Ивановым днем сюда сходились с обеих деревень. Лукашане, как дальние, приезжали на лошадях и располагались лагерем. Луг разбивали на полосы, потом делили по жребию. После коллективизации пустошь отошла к алешкинцам. Сена здесь накашивали столько, что с избытком хватало и себе, и на продажу. Во время войны Алешки сгорели дотла. Жители разбрелись по соседним деревням, а на месте Алешек теперь растет высокий бурьян. Луг сплошь затянуло кривоногим ольшаником. В иных местах он так густ, что не проберешься. Среди кустов встречаются небольшие поляны, поросшие сивым мятликом, мышиным горошком и диким клевером. Трава здесь лопушистая, с густым подсадом.
К удивлению Василия Ильича, бригадиром косцов председатель назначил Клаву Кожину. Бригаду она разбила по звеньям. В одно звено с Овсовым попали Конь, Сашок и Еким Шилов — слезливый набожный старичок, мастер навивать стога.
Построив шалаш, мужики сидели, изредка перебрасываясь словами. Вечерело. Набожный Еким, щурясь на низкое солнце, вздыхал:
