лицо её покрыто красными пятнами, глаза широко открыты и полны слёз.
— Щербацкая! — раздался из окна второго этажа голос их классной, Веры Павловны. На протяжении двадцати лет работы знакомство с каждым своим новым классом она начинала с рассказа, как в молодости ею пленился какой-то скульптор и будто бы изваял с неё ту самую «Девушку с веслом». — Ты когда занесёшь… Щербацкая! Что с тобой такое?! Ты чего ревёшь?
Кити не остановилась.
— Ничего, Вера Павловна! — ответила за неё Каренина.
— Опять её Вронский дразнит?
Наивная Вера Павловна! Какие уж тут дразнилки!
— Нет… Ей… ей тушь в глаз попала!
— Или чего другое! — высунулся из окна спортзала Петрицкий и мгновенно исчез.
— Петрицкий! Петрицкий! Что ты сказал?! Чувствуется, родителей твоих давно не вызывала!
Аня бегом кинулась вслед за Кити, но увидела, что та уже заходит в подъезд дома, куда Карениной было никак не подойти без риска быть замеченной матерью.
— Ну и хрен с ней! — Аня топнула ногой. — Зануда!
По дороге к автобусной остановке она снова и снова прокручивала в голове подробности сцены в тренажёрном зале. Как опозорили Кити, как смотрел на неё Алексей. Внезапно к Аниным глазам подкатили слёзы. Да ведь Вронский так себя ведёт только потому, что влюблён, страстно влюблён в эту кривляку! Громадным усилием воли Аня сдержала слёзы, спасла мысль о том, что ей нужно выглядеть хорошо, а то как же она придёт на просмотр с растёкшейся тушью и опухшими глазами? Постепенно её мысли захватило предстоящее мероприятие. Аня прокручивала в голове танец, думала, как ей представиться.
«Аня Каренина. Нет. Слишком просто».
«Анна Алексеевна Каренина. Нет. Сразу воображается мама в своем кресле на колёсах!»
«Анечка Каренина. Тьфу! Как дура!»
Ещё она всю дорогу разглядывала своё отражение. Сначала в окне автобуса, потом в витринах магазинов и ларьков возле метро, затем в вагоне — и не уставала удивляться и радоваться своему преображению.
«Всё-таки как много значит одежда, — размышляла Аня. — Вот я сижу в других брюках и маечке, причёсанная, нормально накрашенная! И уже другой человек. Люди по-другому на меня смотрят. Вернее сказать, никто не оборачивается на меня, как обычно. Мол… пугало, или оборванка, или нищенка… Как же мне выбраться из всего этого дерьма?» Аня принялась разглядывать мужиков в вагоне. Все как один — полное ничтожество. Лица тупые, одежда грязная, руки заскорузлые, грибками изъеденные! «Приличные мужики в метро не ездят, — пришла к выводу Аня. — Где же мне найти себе… — она затруднилась с подбором определения, — …мужа, что ли?»
От такой напряжённой «мозговой атаки» у Карениной-младшей разболелась голова.
— «Лиговский проспект», следующая станция «Достоевская»! — монотонно объявил голос, и Аня затолкалась к выходу.
Сердце бешено колотилось.
«А что, если меня не возьмут? Почему я вообще решила, что меня возьмут? У меня же ни слуха, ни голоса!..» — такие мысли терзали Каренину всю дорогу.
Чем ближе она подходила к клубу, где был назначен просмотр, тем сильнее волновалась. Несколько раз останавливалась, хотела развернуться и поехать домой. Все девушки, которые шли в одном с ней направлении, казались соперницами-претендентками. Аня оценивала их фигуру, лица, одежду. Иногда ей казалось, что шансов у неё нет совсем, иногда — что всё будет в порядке, что если уж не солисткой, так в подтанцовку её должны взять точно.
Возле ночного клуба было столпотворение. Вся площадка заставлена машинами.
Аня увидела, что многие пришли с родителями, и ощутила глубокую внутреннюю досаду. Постепенно она начинала ненавидеть свою мать за тот разнос, который та учинила утром. Главное непонятно, почему? Вон почти все с мамами-папами! Родители небось дочкам даже шмоток специально купили, сводили к парикмахеру, визажисту!
Возле клуба выставили заграждения, образовывавшие узкий коридор. Толпа девиц могла сравниться только с утренней давкой возле дверей перегруженных станций метрополитена. На небольшой площадке перед входом в коридор тусовались два здоровенных охранника и тётка в форме и ещё какой-то жирный мужикашка, беспрестанно вытиравший лоб платочком.
— Ты, ты и ты — проходите, — то и дело повторял он тонким ломающимся голоском.
Аня оказалась перед первым «оценщиком». Едва скользнув по ней глазами, он ткнул толстым белым пальцем и пискнул «ты», Каренина стремглав бросилась в проход.
— Фу-ух! — вырвался у неё вздох облегчения.
Впереди толкалась девушка в супермодном джинсовом костюме со стразами, держащая в руке серебристый мобильник, она с ловкостью угря и настойчивостью акулы прокладывала себе дорогу в толпе, а за ней семенил вонючий, как трёхдневные Стивины носки, дядька, занудно повторяющий:
— Главное, не забудь сказать, что ты Маша Гостинская! Но не говори, что я по поводу тебя звонил! Может неудобно получиться…
— Ай, папа, отстань! — капризно топнула ногой девица. — Всё равно тут никого приличнее нету! Вон посмотри — у той ноги кривые, а у той жопа толстая, та со своей рожей может только ночным сторожем устроиться!
— Всё равно, Маша, не забудь сказать, что ты — Гостинская…
Каренина почувствовала ненависть ко всем, кто стоял рядом, ко всему миру. Слёзы снова навернулись ей на глаза, она повернулась, чтобы уйти, но в последний момент эта же злость заставила развернуться и идти к дверям.
Она следовала за ставшей самой ненавистной в мире парой — семьёй Гостинских — полная ненависти, жалея, что у неё нет с собой пузырька с серной кислотой, чтобы облить эту маленькую сучку, которая понятия не имеет, что такое жизнь! Аня вложила в работу локтями всю свою обиду, думая о мерзких тряпках, в которые утром её заставили одеться, об орущих отпрысках Стивы и Долли, о своей вечно недовольной матери.
Возле самой двери Аня догнала папашу Гостинского и попыталась его обойти, но его необъятная жирная спина застряла в толпе как пробка в бутылке и протиснуться мимо неё не было никакой возможности. Аню прижали к этой вонючей, мокрой от пота туше, и вдруг она почувствовала, что её живот упирается во что-то твёрдое и квадратное. «Кошелёк!» — мелькнуло в голове. Перед Аниными глазами резко возникли витрины «Гостиного Двора», куда она всегда заходит перед секонд-хендом, чтобы посмотреть на новую модную одежду. Заходит как в музей на экскурсию, чтобы узнать хотя бы приблизительно, что сейчас носят.
Купюры, пятисотрублёвые купюры или доллары, много, целая пачка в кошельке Гостинского! Аня сможет купить себе такой же костюм, как у его дочки, она сможет купить себе новые джинсы… Каренина зажмурилась, опустила руку вниз и… одним движением вытащила из заднего кармана Гостинского толстый бумажник, а затем, прижимая его к груди, резко взяла вправо. Какая-то девица чуть зазевалась, Аня успела юркнуть перед ней и протиснуться по краю к самым дверям. Оказавшись в десятке метров от обворованного, она позволила толпе снова медленно нести себя.
— Воры! Держите! — заорал вдруг папаша.
Аня непроизвольно опустила глаза, потом подняла голову и, стараясь выглядеть как все, не глядя открыла портмоне, нащупала бумажки, открыла молнию другого отделения, нашла ещё бумажки, хотела уже бросить кошелёк, но затем расстегнула ещё одну кнопку и выгребла мелочь. Только после всего этого бросила бумажник.
Гостинский размахивал мобильным телефоном и требовал, чтобы никого не выпускали, чтобы все оставались на своих местах, пока он не найдёт свои деньги. У Ани в одной руке была зажата пачка купюр, а в другой — куча мелочи. Куда же их деть? Она была уже готова бросить их на землю, но… джинсы, куртка, может быть, даже зимние сапоги! Всё новое! Понтовое! Подумалось о рюкзаке, который болтается за плечами, но сумки девушек осматривают перед входом… Каренина принялась запихивать деньги себе в
