кто уже приставил пистолет к виску, но, перед тем как застрелиться, вынужден ответить на звонок из налоговой инспекции.
Вера Львовна с облегчением выдохнула:
— А-а… Вообще-то нормальные люди для этого отпуск берут или больничный. Если все, кому с любовником куда поехать надо, с работы увольняться начнут… Слушай, ты это… не дури насчет увольнения… Ерунда все это. Ты у меня лучший менеджер по продажам. Увольнять тебя никому не интересно. Будем считать, что ты на больничном. Болезнь у тебя сейчас. С тобой говорить бесполезно. Так что отдыхай там, веселись, в себя приходи… И возвращайся. Рвать, рубить, ломать — легко. Строить тяжело. Тем более момент идеальный. Для своих, я так понимаю, ты в командировке?
— Д-да, — растерянно ответила Полина.
— Ну вот и поезжай спокойно в Египет. А я тут придумаю, кому Наташины дела перекинуть.
— Вера Львовна, я… — Полина не находила слов.
— Спокойно, — перебила ее та. — Давно на свете живу. Все, пока. Выздоравливай.
— Спасибо… — пробормотала Полина, но Вера Львовна уже отключилась.
Добравшись до гостиничного номера, Полина надолго обосновалась в ванной. Для начала намазала все тело кремом для эпиляции. Подождав положенное время, стерла его, но желаемого результата все же не получила. Тогда в ход пошли восковые полоски, а только потом бритва. Затем пришла очередь пилинга для тела и автозагара. Потом — кремов и масок.
Результат Полину все равно не удовлетворил.
Живот торчал. На нем была складка кожи! Отвратительный валик внизу живота! Из-за него Полине пришлось купить два слитных купальника, потому что ни одно бикини не маскировало живота нужным образом.
Полина накрутила вокруг бедер парео.
— Нет, плохо…
Парео закрывал не только живот, но и ноги, которые Полина считала весьма близкими к идеалу.
Отчаянье проступило на тщательно обколотом ботексом лице, как темпера старинной иконы сквозь свежую штукатурку. Как ни крути — на вид Полине никак не меньше тридцати. Ну… двадцати семи, если свет удачно ляжет. Ясно, что не девятнадцать! Полина пристально уставилась на морщинки вокруг своих глаз и… разревелась. Потом включила холодную воду и стала умываться, пытаясь прекратить истерику. Избавиться от морщин совсем она не может, но уж хотя бы красных, опухших глаз избежать в состоянии. Несколько минут Полина боролась со слезами.
Затем с ней случилось то, что происходило обычно в подобных стрессовых ситуациях. Она начала представлять себе разговор с матерью.
Полина не произносила вслух ничего. Весь этот напряженный разговор происходил внутри ее головы. Изредка она артикулировала собственную речь и делала какие-то жесты. Со стороны могло показаться, что актриса репетирует роль, стараясь не нарушать тишины.
Полина представляла себе мать очень ясно. Такой, какой привыкла видеть всегда. Аккуратно подстриженные, уложенные шапочкой светлые волосы. Лицо почти без косметики. Только розовая помада на тонких, плотно сжатых губах, расплывающаяся по лучикам морщин. Подведенные, выщипанные в нитку брови. Коричневая блузка с бантом у горла, шерстяной жилет в крупных ромбах. В руке неизменное кухонное полотенце, вафельное, с дурацким рисунком. И пространство вокруг — уже не гостиничный номер вовсе, а родительская квартира. Темная, с длинным, пугающим коридором и старой мебелью в доме стиля «модерн».
Мать бы сейчас подошла к ней сзади, скрестив руки на груди, и спросила:
— Ну и чем ты тут занимаешься, можно узнать? К чему все это представление? Ты что, не понимаешь, что можешь перекромсать себя с ног до головы — Федор все равно не будет тебя любить? Потому что он не любил тебя никогда, не любит, и не случится этого! Слышишь? Никогда. Ты посмотри, что с тобой стало! Я, твоя родная мать, не узнаю тебя на улице. А Сергей? Ты хотя бы понимаешь, каково ему все это переносить?
— Перестань, мама! — Полина оперлась руками о раковину, будто ее сейчас стошнит, и крепко зажмурилась.
— Перестань, мама… — повторила за ней мать. — Можно подумать, ты хотя бы раз меня послушала. Чем тебе не нравился твой собственный нос? Собственные ноги? Или морщины? Бороться с тем, что естественно, — глупо. Люди стареют. Это факт. Даже эта твоя Мартина Грошек. Ты кроишь себя под ее фотографию десятилетней давности! Ты ее сейчас видела? Тоже небось родила двоих детей и морщинами покрылась, как все нормальные люди. Да и с чего ты взяла, что бывают в природе такие девушки, как в календарях твоего Федора? Это же все одна сплошная ретушь! Поля! Ну войди ты в разум! Да и что это за мужик, которому уже под сорок, а он все как мальчишка себя ведет? Все эти доски, катания, календари, прости господи… Когда человеку пятнадцать, все это можно понять. Но не когда ему тридцать пять, тридцать шесть почти! Кстати, как и тебе.
— Мама, ну если я могу выглядеть гораздо лучше, чем мне это дано от природы, то почему этого не сделать?! — попыталась защититься Полина.
— Много ты знаешь счастливых красавиц? — всплеснула руками мать. — Ты нормально выглядишь от природы. Ничего особенного в тебе нет, но и ничего страшного тоже. Раньше не было и теперь нет. Зря только деньги и здоровье потратила. Что, думаешь, твой Федор красоту какую-то шаблонную ищет? Нет, в женщине изюминка должна быть. В тебе она есть — ум и образование. Только ты вместо того, чтобы их развивать, совершенствоваться в профессии, карьеру свою строить, — под ножом второй год подряд лежишь! И что толку? Ну, на пять лет моложе тебя сделают. Ну, максимум, на десять. Но девятнадцать-то, как Миле, тебе не будет уже никогда. У тебя в глазах светится, что тебе тридцать пять. Даже если у женщины на лице ни одной морщины нет — глаза все равно возраст выдают! Как ты этого понять-то не можешь?
— Зачем ты всю жизнь говоришь мне, что я некрасивая? — тихо спросила Полина. В такие моменты она начинала остро ненавидеть мать. — Знаешь, мне первый врач, к которому я обратилась, на этом основании отказался операцию делать.
— Ты что, ему сказала, что мать тебя считает некрасивой? Не смеши меня! — мать отмахнулась от Полины полотенцем. — Ты ему фотографию Мартины принесла и сказала, что хочешь быть как она. Он тебя спросил зачем. Ты молчала.
— Да! Да! — перебила ее Полина. — Я молчала, а потом он спросил, как я к своей внешности отношусь. И я сказала, что считаю себя уродом, потому что ты мне всю жизнь говорила, что я урод! И тогда он сказал, что мне надо к другому специалисту! Что мои проблемы не в области пластической хирургии!
— Я тебе никогда не говорила, что ты урод! — запротестовала мать. — Ты не красавица, но и не урод. Причем далеко не урод. Я тебе всего лишь правду говорила.
— Нет! Ты говорила одни слова, но я-то слышала другие. Те, что ты на самом деле думала! — заорала в ответ Полина. — Ты мне с самого детства говорила, что я не должна на замужество ставку делать! Что вот Тамара или Света Глебова — могут! А я нет! Потому что они красивые девочки, а я нет! Ты вечно меня со всеми сравнивала, ты даже на людях говорила — зато у нас Полина умная. Понимаешь? Вечно, всегда и везде оправдывалась за меня — вот, мол, дурнушка, зато умная! Зачем ты так говорила, зачем?
— Я тебе этого никогда не говорила, — отчеканила мать. — А с Федором сразу было понятно, что эта блажь ни к чему хорошему не приведет. Ты думаешь, я ничего не знала? Влюбиться в самого красивого мальчика в классе — это нормально. На то они и красивые, чтобы в них все влюблялись. Мы подсознательно больше любим красивых людей, потому что природе интересно, чтобы лучшие гены передавались…
— Вот-вот! — поймала ее Полина. — Ты и сейчас это говоришь. Ты говоришь, что только красивые люди достойны любви, поэтому я должна смириться и довольствоваться тем, что у меня есть! То есть ты говоришь, что я уродлива!
— Послушай меня, — мать подошла ближе, — ты не уродлива. Ты обычная. Ты просто обычная женщина. У тебя хороший муж, у тебя двое детей — прекрати над ними издеваться.
— Я не издеваюсь над ними, я просто… просто люблю другого! Мне всю жизнь было нужно другое! Я
