— Слушаюсь.
Когда его сын и Сэйр отправились выполнять полученные приказания, Нигель добавил:
— Мне бы очень хотелось, чтобы Келсон был сейчас здесь. И Морган, и Дункан.
А Дункан в этот момент был бы рад очутиться где угодно, только не там, где он находился на самом деле. Вокруг него бушевало сражение, и его воины падали один за другим, сраженные мечами меарцев, и одетый в белые латы эскадрон смерти Лориса неумолимо пробивался все ближе и ближе к Дункану, и вся чудовищность его ошибки становилась все более и более очевидной. При небольшой удаче его армия Кассана могла избежать немедленной стычки и сразиться более успешно в другой день, но он сам этого уже не мог. И его смерть даже не принесет никакой пользы королю. Армия Сикарда оказалась намного, намного больше, чем они могли осмелиться вообразить, — и Келсон может так и не узнать об этом, пока не будет уже слишком поздно.
Боевой топор со свистом понесся к его голове, и он сумел отбить его мечом, — однако удар был настолько силен, что его рука на мгновение онемела, а он сам покачнулся в седле, давно уже скользком от крови его раненной лошади, медленно умиравшей под ним. Один из его солдат прикончил человека с топором, пока Дункан приходил в себя, — но его лошадь прийти в себя уже не могла. Солдат Мак-Лайна держался рядом, чтобы Дункан мог перебраться на его коня и сесть позади него, но ситуация становилась все хуже с каждой минутой. Он почувствовал тревогу Дугала, она прорвалась к нему сквозь море чувств сражающихся, и на мгновение ударился в панику, не видя нигде Дункана верхом на его таком заметном сером коне, — но все равно Дункан ничего не мог сделать для сына… и в это время Дугал взмахнул мечом, стараясь, чтобы отец увидел, что он еще жив.
Но хотя для самого Дункана было слишком поздно пытаться что-либо предпринять, все же, возможно, у Дугала еще оставался шанс, и его следовало использовать. Если бы Дугалу каким-то образом удалось уйти из схватки, может быть, он смог бы предупредить Келсона. Конечно, тут приходилось отчаянно рисковать, и безусловно Дункан только ухудшит свое положение, если отвлечется от непосредственного момента битвы… но по крайней мере Дугалу, пожалуй, не придется понапрасну терять свою жизнь.
Дункан никогда не использовал свою особую силу для убийства, и он не собирался делать этого сейчас, однако у него не было сомнений в том, что он вправе использовать ее для необходимого ему отвлекающего маневра, — ведь Дугал не станет повиноваться ему, если не поймет в точности, что именно задумал Дункан.
Человек, сидевший перед Дунканом, принял на себя смертельный удар, предназначенный для герцога, и, падая с коня, увлек Дункана за собой, — но Дункан совершенно не думал о нем, когда вскочил на ноги, по-прежнему держа в руке меч, и полностью собрал все силы, сосредоточившись на одном, на последнем рискованном деле. То, что он задумал, должно было слишком истощить его; но он все равно не мог вырваться из долины Дорна, так что это едва ли имело значение, — лишь бы Дугал сумел уйти и предупредить Келсона.
Он вскрикнул, когда чья-то лошадь сильно толкнула его плечом, едва не сбив с ног, — но это оказался один из его собственных воинов. Схватившись за стремя, он поставил коня так, чтобы тот прикрыл его, как щит, — а всадник в то же мгновение взмахнул мечом, защищая Дункана от очередного атакующего. Дугал, глубоко вздохнув, сосредоточился и бросил в пространство свой призыв.
В то же самое время он пустил в ход еще одну магическую силу, создав видение стены огня, бушующего прямо среди сражающихся людей, между ним и Дугалом, — и якобы движущегося к ошеломленному и ужаснувшемуся Лорису и его эскадрону смерти, но также и отрезавшего дорогу Дугалу, чтобы тот и не пытался пробиться к отцу… а люди Лориса не смогли бы помешать бегству Дугала.
Он не мог удерживать это видение долго, но надеялся, что будет достаточно и нескольких минут. Видение растаяло, когда ближайшие к Дункану рыцари справились со страхом и вернули себе присутствие духа, бросившись в атаку с удвоенной яростью, а Лорис с пеной у рта начал выкрикивать проклятия.
— Это всего лишь один из фокусов Дерини! — услышал Дункан рев Горони. — Хватайте его! Он не сможет удерживать это, если вы его прижмете!
И они его прижали. Он не мог видеть, повиновался его приказу Дугал или нет, но, закончив передачу, он снова мог вернуться к физическому сражению, и вложил в него все силы, сколько ни было их у него, и его меч носился в воздухе, как бешеный, раня и убивая всех, кого только мог достать. Конечно, они могли его достать, но он намеревался заставить их заплатить за это как можно дороже. А возможно, они вообще не собирались убивать его. Скорее всего, Горони и Лорис хотели бы заполучить его живым, — впрочем, и он не намеревался сознательно искать смерти.
Но они вроде бы и не стремились убивать его. Теперь они наседали на Дункана со всех сторон. Он уже потерял того всадника, который прикрывал его, однако на место этого воина тут же встали двое пехотинцев Мак-Лайна, и они втроем пытались сражаться как боевая единица. Несколько раз, когда кто-то из атакующих оказывался достаточно близко, чтобы убить Дункана, Дункан убивал его, не раздумывая ни секунды… и они стали держаться подальше от его смертельных ударов, хотя и убили одного из его пехотинцев. Да, можно было не сомневаться в том, что у них был приказ взять его живым; Дункан читал это в их глазах.
И наконец кто-то из них сумел нанести ему оглушительный удар сзади по шлему, и тут же чей-то щит с огромной силой двинул его по спине… Дункан пошатнулся, и его мгновенно сбили с ног, и навалились на него целой толпой, и принялись колотить по шлему, так что в ушах у него отчаянно зазвенело. Ремень, который удерживал шлем на его голове, лопнул, и как только шлем свалился, рукоятка чьего-то меча ударила его над ухом.
В глазах у него начало медленно темнеть, и он почувствовал, как из его онемевших пальцев вырывают оружие, и снова кто-то ударил его сзади, по затылку, очень точно рассчитав удар. Ему показалось, что его глаза сейчас лопнут от боли, и что каждый нерв в его теле натянулся до предела, обжигая его невыносимым страданием, — а потом на него навалилась непроглядная тьма. А потом уже ничего не было.
Дугал как раз стремился максимально использовать ту возможность, которую Дункан предоставил ему, заплатив за нее так дорого, когда вдруг почувствовал, как последнее звено внутренней цепи, соединявшей его с отцом, лопнуло. Дугал рванулся вперед, повинуясь силе приказа, посланного ему Дунканом, — и потому, что приказ сам по себе был таков, что не выполнить его было невозможно, и потому, что необходимо было действовать… тут не могло быть и речи о неповиновении. Ближайшие к нему меарцы дрогнули, на мгновение ударившись в панику при виде внезапно вспыхнувшего прямо среди них пламени, и Дугал дал шпоры своему коню, бросив его в брешь, образовавшуюся благодаря испугу врага и его временной неспособности действовать решительно; полдюжины человек из его клана устремились следом за ним. Он не мог сейчас позволить себе думать о том, что означает внезапное молчание его отца, но он в то же время отказывался верить в то, что Дункан мертв.
А еще у него не было времени объяснять, почему он должен поступить именно так, — тем немногим его воинам, которые сумели удержаться рядом с ним, когда он бросился бежать. Когда они бешено скакали прочь от знамени Кассана, Кьярд смотрел на Дугала, как на сумасшедшего, а трое остальных наверняка приняли его за труса, решившего спасти свою собственную шкуру, оставив своих солдат обреченными на смерть или плен.
Дугал мимоходом подумал, что, пожалуй, до самого дня своей смерти (который мог наступить очень скоро, если бы он не сумел сейчас уйти от погони) он, наверное, будет помнить полный отвращения взгляд старого Ламберта, брошенный им на Дугала, когда, на полном скаку, тот содрал с себя шлем, увенчанный графской короной, и отшвырнул его прочь, крикнув остальным, чтобы они не отставали.
И они последовали за ним, старательно прикрывая его с флангов и с тыла, — но их осталось всего четверо, кроме самого Дугала, — четверо, избежавших взмахов страшной косы смерти, несшихся на юго- запад, подальше от кипения битвы. Они последовали за ним, но Дугал знал, что ему понадобится очень много времени на то, чтобы вернуть их уважение, — если это вообще было возможно.
