аналогичные ведомству Ушакова функции) находился не только штат его центрального офиса, но и 22 инспектора с помощниками, каждый из которых имел свою сферу деятельности — уголовные преступления, проституция, надзор за иностранцами и т. д. Чины полиции были в курсе всех событий дневной и ночной жизни столицы — у них на службе состояли 500 агентов и информаторов из всех слоев общества: благородные шевалье, деревенские кормилицы, слуги и служанки аристократических фамилий, рыночные торговцы, адвокаты, литераторы, мелкие жулики и содержательницы публичных домов.[160] И все это — только в одном городе королевства.
Специальные сыщики наблюдали за деятельностью особенно интересовавших правительство дипломатов и подозрительных иностранцев. Отдельно существовал «черный кабинет», где осуществлялась перлюстрация писем. Стоила такая организация недешево (100 тысяч ливров в год) — зато король уже наутро мог получить информацию о том, что вчера сказал такой-то вельможа в таком-то салоне, сколько стоят бриллиантовые серьги, которые загулявший русский «бояр» подарил любовнице-актрисе, и с какой именно барышней провел ночь нунций его святейшества папы римского.
До подобного размаха Тайной канцелярии было далеко. Ее малочисленный штат был занят преимущественно бумажной работой — составлением и перепиской протоколов допросов и докладов. Доставку подозреваемых и преступников осуществляли местные военные и гражданские власти. Объем работы неуклонно расширялся. От эпохи «бироновщины» в петербургской Тайной канцелярии осталось 1450 дел, то есть рассматривалось в среднем по 160 дел в год. Но от времени «национального» правления доброй Елизаветы Петровны до нас дошло уже 6692 дела, то есть интенсивность работы карательного ведомства выросла более чем в два раза — до 349 дел в год.[161]
Протоколы Тайной канцелярии за 1732 год раскрывают ее будничную жизнь. Благонамеренные обыватели подавали доношения на деревенских попов, не совершавших вовремя молебнов и не поминавших имени императрицы — батюшки оправдывались «сущей простотой», извинительным «беспамятным» пьянством и неизвинительным участием в сельских работах. 13-летний ученик Академии наук Савелий Никитин донес на караульного солдата, укравшего стаканы из адмиралтейского «гофшпиталя» — какое- никакое, а все же государственное имущество. Поручик Карташев похитил «алмазные вещи» у генерал- майора Трубецкого, и часть уворованных «камней» оказалась у лекаря Елизаветы Петровны Армана Лестока; поскольку дело касалось придворных «персон», бриллианты у Лестока изымал сам начальник Тайной канцелярии А. И. Ушаков. Неизвестный доброжелатель сообщил, что отставной генерал-майор Василий Вяземский не стал пить за здоровье сестры государыни — Екатерины Иоанновны; дело «не следуется», поскольку не признано важным, да и сестру свою Анна не очень жаловала.
Обычным явлением было большое число ложных доносов — таким путем проштрафившиеся пытались избегнуть наказания или смягчить его. Например, буйный вояка отставной капрал Иван Мякишев убил бывшего игумена Елизарова монастыря Симеона и теперь заявлял «слово и дело» и на самого покойного, и на нынешнего игумена Виссариона. Правда, опытные следователи довольно быстро разбирались с такими делами и признавали их «неосновательными», в том числе донос «приказчика китайского каравана» Ивана Суханова о якобы имевших место злоупотреблениях самого генерал-прокурора П. И. Ягужинского.
Проходили через Тайную канцелярию и отпетые злодеи, подобно разбойнику-рецидивисту Гавриле Никонову. Попавшись в 1737 году, он был опознан жертвами и соучастниками — но отрицал все и грозил следователям, даже будучи подвешенным за ребра на крюке. Палачи оказались бессильны: Никонов вытерпел шесть пыток подряд, но ни дыба, ни «зжение огнем» в присутствии майора гвардии Альбрехта и самого Ушакова не заставили его «виниться». Он так и умер нераскаянным грешником, о чем по должности доложил также потерпевший неудачу «разговорить» разбойника на исповеди священник.
Порой приходилось разбираться не только с земными грешниками, но и с нечистой силой. Супруга страдавшего от запоев каменщика Ивана Лябзина обратилась в Тайную канцелярию с жалобой на мужа, а тот стал оправдываться — винить во всем «тритцать демонов», заявивших ему: «Ты Лябзин наш, за тебя на рынке у нас был бой». Для спасения от не поделивших душу каменщика чертей его надолго посадили «под караул».[162]
Крестьяне — огромное большинство населения страны — были относительно редкими гостями Тайной канцелярии. Попадали они туда только по доносам тех, кто имел возможность (и желание) ехать несколько верст в канцелярию провинциального или городового воеводы. Согласно «Книге о поступивших колодниках» 1732 года, в Тайную канцелярию попало 272 человека; среди тех, у кого указаны профессия или социальное положение, большую часть составляют военные (71 случай или 26,1 %), затем следуют мелкие чиновники (43 случая или 15,8 %), далее низшее духовенство (28 случаев или 10,3 %); крестьян же — всего 12 человек.[163]
Большинство «сидельцев» и доносчиков — городская или «служилая» публика, посадские и торговые люди. Они были наиболее грамотны для сочинения доносов и подметных писем, в их среде прежде всего распространялись всевозможные «толки и слухи»; наконец, им было проще и ближе явиться с «доношением». Из этой среды выходили профессиональные доносчики и отчаянные головы, готовые «поклепать» своих действительных или мнимых обидчиков даже ценой «очищения кровью» — утверждения своей правоты после нескольких допросов под пыткой.
Охраняли и конвоировали «колодников» в Петропавловской крепости (где помещалась и сама канцелярия) офицеры и солдаты гвардейских полков, в том числе представители лучших фамилий. Они держали заключенных «в крепком смотрении», следили, «дабы испражнялись в ушаты, а вон не выпускать»; допускали на свидания родственников с условием, чтобы жены «более двух часов не были, а говорить вслух». Они же выдавали узникам «молитвенные книжки» и «кормовые деньги», у кого они были.
Иные, особенно знатные арестанты, проходившие скорее как свидетели, могли рассчитывать на поблажки: им разрешалось «держать ножик», вилки и даже бриться. Порой в казематы заглядывал и врач, который прописывал необычным пациентам «теплова и лехкова пива с деревянным маслом». «Подлым» на заботу и дополнительный корм рассчитывать не стоило, и иные арестанты «с голоду» или от болезней не доживали до решения своих дел.
В случае необходимости гвардейцы отправлялись вести следствие по доносам; так, отличившийся 25 февраля 1730 года капитан-поручик Алексей Замыцкий был отправлен в 1732 году в Полтаву, откуда докладывал, что арестовал уже 41 человека. Не стеснялись тюремно-полицейской службы и первые вельможи империи. Грубо скроенный, но крепко сшитый выходец из бедной дворянской семьи Андрей Иванович Ушаков в 1704 году стал солдатом-добровольцем Преображенского полка и быстро дослужился до офицерского чина. При Петре он сделал стремительную карьеру, уже с 1714 года возглавлял в майорском чине особую «розыскную канцелярию» и был готов выполнить любой приказ весело и с полным душевным спокойствием — так же, как он по-свойски шутил в письме к П. А. Толстому: «Кнутом плутов посекаем, да на волю отпускаем». Природное добродушие, верность и отсутствие политических амбиций обеспечили Андрею Ивановичу долгую придворную жизнь: при всех «дворских бурях» он возглавлял Тайную канцелярию с 1718 по 1726 год, а затем с 1731 по 1747 год, пользуясь благосклонностью сменявших друг друга царствующих особ и фаворитов.
Однако основой могущества этого учреждения стала не гвардия и не участие вельмож. Строившая «регулярную» империю верховная власть столкнулась с проблемой контроля над разраставшейся бюрократической машиной. В идеале опека над подданными должна была сочетаться с их инициативой и «радением» на пользу «общему благу». Для решения этой задачи контроль «сверху» надо было дополнить не менее эффективным надзором «снизу», а единственным средством такой обратной связи в централизованной самодержавной монархии было поощрение доносительства.
Заложенную веком ранее традицию «государева дела и слова» — обязанности подданных доносить о покушении (или только умысле на него) в любой форме на личность монарха, неотделимую юридически от государственного строя, Петр I подхватил и рационализировал. В 1713 году он впервые обязался лично принимать и рассматривать доносы «о преслушниках указам и положенным законом и грабителем народа». За такую «службу» доноситель мог получить движимое и недвижимое имущество виновного, «а буде достоин будет — и чин» и таким образом рассчитывать не только на вознаграждение, но и на обретение нового социального статуса в петровской системе. Именным указом от 25 января 1715 года «похищение казны» было включено в число преступлений по «слову и делу государеву» и стало основой для многочисленных жалоб на злоупотребления администрации.
Правление Анны эту традицию поддержало. Один из первых указов императрицы прямо предписывал
