– Я давно знаю автора той книги, что дала тебе. Вижу по твоему выражению лица – ты удивлен. Ты спрашиваешь себя, как я могу быть знакома с таким выдающимся специалистом? Должна тебе сказать, что мой интерес к его работам связан с неудачной попыткой выполнить свои супружеские обязанности. Возможно, ты об этом слышал.
– Только то, что возникли проблемы… э-э-э… с женой мужа.
– Весьма тактично, хотя не соответствует действительности, могу тебя заверить. И заверю, не сомневайся! – Она томно посмотрела на Клода. – Я хочу предаться… как там говорилось в той книге? Ах да, я хочу предаться «определенным греховным настроениям».
Клод промычал:
– Но ваш муж…
– Тебе не нужно волноваться по поводу моего мужа. Он здесь не живет. Дело о нашем браке рассматривается в суде. – Мадам Хугон подошла ближе к шкафчику, открыла его крошечные дверцы и достала стеклянную бутылочку. – Снимай этот ужасный парик и присядь сюда.
Клод садился, пока мадам Хугон выкладывала крем на ладонь. Юноша заглянул в шкафчик, чтобы посмотреть, что еще там есть. Молоко ослицы было самой интересной составляющей. Патронесса ловко засунула руку в штаны Клода. Пока она пробиралась глубже, из его кармана выпала миниатюра. Мадам Хугон рассмеялась и сказала:
– Я могла быть так же близко еще несколько недель назад! Тебе стоило только попросить…
Все остальное произошло в тишине. Рука мадам Хугон произвела движение, сходствующее натиранию. Выдающиеся доктора назвали бы то, что случилось, «стимуляцией семенной жидкости». Клод, однако, сравнил это ощущение с муравьями, ползущими по спине.
Натирания и муравьи не ограничились одним днем. С той пятницы мадам Хугон брала напрокат не только книги. Она брала напрокат самого Клода. Частота и продолжительность его визитов в особняк Хугонов увеличивались до тех пор, пока он не стал проводить больше времени вне магазина, нежели в нем. Это не расстраивало Ливре. Если он и раздражался иногда, его злость быстро проходила благодаря любезным денежным взносам со стороны мадам Хугон – оплате за услуги не менее любезного ученика. Подобной компенсации с лихвой хватало на то, чтобы нанять случайного работника на Гревской площади и оплатить дорогостоящее лечение Ливре у одного врача-шарлатана, недавно приехавшего в Париж (ценителя брюссельской капусты, кстати).
От Клода требовалось лишь проводить «чтения» в особняке в течение всей недели. Когда юноша не был занят этим, приходилось работать в магазине, но так как сделка приносила много денег, его время принадлежало ему самому. Ливре спрятал плетку и даже позволил ученику читать и проводить исследования, начатые уже давно, в течение месяца обретенной свободы.
Клод пытался поговорить о работе с госпожой, однако она, казалось, была заинтересована другими проявлениями его ловкости рук. Когда он сказал, что хочет закончить давний заказ и тем самым доказать свою любовь, она прильнула к нему и ответила: «Ты сам – доказательство, иного мне не нужно». Наблюдая, как Клод неуклюже поедает пирожные с кремом, мадам Хугон говорила: «Просто приходи ко мне, мой маленький крестьянский мальчик. Больше от тебя ничего не требуется».
Такое прозвище раскрывало суть склонностей мадам Хугон. Она хотела, чтобы Клод всячески поддерживал в себе то, что она понимала под «провинциальной непорочностью». Когда патронесса выходила с ним в свет, будь то опера, или чтения, или лекция в лицее на знакомую Клоду тему, она настаивала на том, чтобы юноша не выражался высокопарно. Принять это оказалось нелегко. Но в конце концов, он был влюблен и находился в ее услужении.
Отрицание его интересов осложнялось всплесками щедрости, которые часто казались Клоду попыткой контролировать его действия. Патронесса с радостью оплачивала обеды в кафе Пале-Руаяля или пирожные, однако отказывалась предоставлять средства на инструменты и хорошую одежду. Мадам Хугон видела в поношенном, плохо скроенном одеянии Клода проявление невинности и чистоты сельской местности, простых качеств, присущих, как она думала, лишь людям из маленьких деревушек, совсем непохожих на Париж, на город, где она родилась и откуда никогда не выезжала. У ее подруги мадам де Бово была негритяночка, Аурика, только что привезенная из Сенегала кавалером де Буффле, а мадам Гельветуа, пользующаяся дурной репутацией, играла с экзотическим ангорским котенком. Увы, коротко стриженные девочки и длинношерстные кошки стоили слишком дорого для мадам Хугон, получавшей алименты от мужа, которого заставил платить суд. А Клод вполне подходил. Кроме того, ученик мог доставлять ей такое удовольствие, какого владелицы негритяночек и ангорских кошек, как она полагала, были лишены.
Патронессе и ученику быстро наскучили беседы. Она отказывалась слушать его размышления о механике, а он уставал от ее трюизмов на тему музыки и гипноза. Зато пара с удовольствием изучала богатую и разностороннюю энциклопедию секса. За запертой дверью особняка мадам Хугон эти двое воспроизводили упражнения, заученные ими ранее, за одним исключением: мадам Хугон никогда не снимала полностью одежды. В остальном она была необузданна, любознательна и требовательна, выкрикивая уменьшительно-ласкательные прозвища своего любовника в моменты экстаза. Она компенсировала свою городскую праздность, демонстрируя привязанность к фантазиям скотного двора. Не однажды мадам Хугон просила повторить половые акты злополучных братьев Голэ (Клод иногда рассказывал ей о странных особенностях сексуальной жизни в Турне). После этого патронесса вела его на прогулки по сводчатым галереям Пале-Руаяля, где покупала ему подарки. Клод старался ответить тем же, преподнося букеты из фиалок, хотя Александра оставалась к этому равнодушной. Только после жаркого спора она приняла крошечный медный колокольчик – подарок на память, который будет напоминать ей, как сказал Клод, об их первой встрече в магазине. Мадам Хугон рассмеялась и стыдливо надела его на шею. Позже она всегда звенела им, когда пребывала в особенно пылком настроении.
В оставшееся от звона колокольчика время они отправлялись на прогулку. Мадам Хугон и Клод проходили мимо шахматистов в кафе де Валуа и мимо ораторствующих немцев в кафе де Шартр.[78] Потом они устраивались (чаще да, чем нет) в огромных мягких креслах кафе де Фой. Мадам Хугон больше всего любила это заведение, с его позолотой и тафтой, с мраморными столами, заваленными крошечными хлебцами и пирожными, с фарфоровыми молочниками и кофейниками, с разнообразием засахаренных фруктов и конфет. Наличие повсюду зеркал позволяло ей вести постоянные расследования. Усевшись перед богато украшенным стеклом, она могла наблюдать за Клодом и его реакцией на других посетителей, за реакцией других посетителей на Клода и, что самое важное, за собственной реакцией на их реакции. Хотя юноша и не считал сие заведение скучным, он чувствовал себя гораздо увереннее в темном подвале близлежащего кафе де Каво или, что еще лучше, в необыкновенном «Механическом кафе».
Александра не понимала увлечения Клода, но молча соглашалась на все, лишь бы сделать его счастливым. Он сделал набросок незатейливо украшенного «Механического кафе». Когда кто-нибудь садился за стойку и заказывал, к примеру, лимонад, посреди стола открывалась потайная дверка и на ее месте появлялся стакан с заказанным напитком. Вглядевшись в этот процесс, Клод заметил, что опорная ножка стола была пустой и вела к шумной кухне, где трудились машины и покрытые потом рабочие, достойные гравюры «В плену своих изобретений».
Клод предложил госпоже набросок, но та, как и следовало ожидать, не приняла его. Он пытался представить мадам Хугон друзьям из ремесленных кварталов, однако она только посмеялась над таким предложением. Александра даже не захотела посетить его чудо-чердак. «Я предпочитаю мероприятия», – сказала она.
И поэтому они посещали мероприятия: концерты, выставки, театральные представления. Они посмотрели «Женитьбу Фигаро» – спектакль, не оперу, которой еще только предстояло приехать в Париж, – хотя Клода куда больше интересовали успехи Бомарше как часовщика, работающего под своим настоящим именем – Карон. Через несколько недель после этого, в спальне, Александра впервые назвала своего маленького крестьянского мальчика Ангелочком. Парочке удавалось подавлять недовольство друг другом в течение нескольких месяцев, до тех пор, пока они не посетили сольный концерт певца по имени Ля Флоренц.
Голос певца высоко оценили подкупленные критики, так что зал был уже практически полон, когда парочка, источающая аромат жонкили и пота (результат поспешного представления, данного в особняке мадам Хугон), прибыла на место. Концерт начался вовремя и без всяких эксцессов, поэтому публика,
