классический тип из НИИ. – У них же инстинкт! Они не раздумывают. Все равно как сторожевые собаки. Чуть что – и зубами за яйца. Мигом вам оборвут!
– А почему это нам, а тебе нет? Почему это тебе нет? – отвечал ему такой же классический тип из НИИ, тоже в тяжеловесных очках с большими, фонарными стеклами, только, наоборот, сухопарый, с длинным щучьим лицом. – Что значит «нам»?
– А потому что я в этой авантюре участвовать не собираюсь! – жарко ответствовал круглолицый. – Делать нужно то, в чем есть смысл. Не пар стравливать, а то, из чего будет толк. Из коллективного самоубийства никакого толка выйти не может.
– Вот и замечательно, так сразу надо было и говорить, что «я трушу»! – воскликнул тот, у которого было длинное щучье лицо. – «Боюсь, губа играет, поджилки трясутся»... А не прикрываться тут заботой об остальных!
Девица в ярко-красном платке на обритой наголо голове, державшая в руках и мявшая между пальцами сигарету, словно собиралась закурить, но все откладывала и откладывала, наставила на щучьелицого палец и затем поводила в воздухе перед собой рукой:
– Нельзя отрицать, Роман прав: любая организация, которая ими не санкционирована, – это для них преступление против государства. Статья семьдесят два Уголовного кодекса РСФСР. Наказание – от десяти лет лишения свободы вплоть до смертной казни.
– С конфискацией имущества! – подхватил круглолицый мяч, обрадованный поддержкой.
– Все это, господа, пустой разговор, – вмешалась в спор хозяйка квартиры. Это была крупная женщина слоновьего склада: слоновья фигура, толстые слоновьи ноги, мясистые, слоновьи черты лица. Тон, каким она говорила, был насмешливо-ироничен и безапелляционен. Она словно сообщала своим тоном, что все вокруг могут говорить что угодно, но истинное знание и понимание вещей – только у нее. – Они сдохли. Они уже ни на что не способны. Они импотенты, господа, импотенты! Дрочить, может быть, они еще могут, но это и все. Вдуть как следует – на это у них уже не встает. Не надо бояться, господа, не надо!
– А кто сказал, что боится? Кто сказал? Я сказал?! – воскликнул мяч. – Это вот кто сказал! – ткнул он рукой в щучьелицого.
– Вот только не надо тыкать! – ответно воскликнул щучьелицый. – Привычка прятаться за чужие спины! Пора бы оставить такую привычку. Не те времена!
– Ах, господа, полно вам, нашли о чем препираться! – снова вмешалась хозяйка квартиры. – Даже если они еще на что-то способны, – это не имеет значения. Время дает нам шанс, и мы не имеем права упустить его! Мы не для того здесь собрались, чтобы обсуждать вопрос о степени опасности. Мы здесь для того, чтобы выработать устав и наметить программу действий. Программу действий, господа, программу действий!
И это невероятное обращение хозяйки квартиры – «господа», – и ее вольное обращение с такими словами, как «дрочить», и сам этот сбор в ее квартире, разговор об учреждении демократической партии, которая бы стала оппозицией партии коммунистической, – все было так невероятно, ошеломляюще, фантастично – у Рада морозно жгло темя и ломило от возбуждения зубы.
Он не был знаком ни с хозяйкой квартиры, ни с дискутирующими щучьелицым и человеком-мячом; вообще ни с кем из этих трех десятков людей, набившихся в единственную комнату квартиры истинно, как сельдь в бочку, не был знаком, – кроме того своего сокурсника, который привел его сюда. Стояли сегодня в факультетском коридоре, случайно сойдясь у доски расписаний, слово о том, слово о сем, вдруг почему-то попались на язык кооператоры, которых сначала благословили на жизнь, а потом стали давить, Рад, посмеиваясь, выдал анекдот о секретаре обкома и его бывшем подчиненном, подавшемся в кооператоры ковать деньгу, анекдот был довольно злой, секретарь обкома в нем представал долдон долдоном, и сокурсник, заходясь над анекдотом от хохота, неожиданно предложил: хочешь, пойдем вечером в одно место? А куда, а что там, а зачем, заспрашивал Рад. Тебе будет интересно, заверил сокурсник.
Впрочем, если быть точным, к сокурснику следовало присовокупить еще одно лицо: того обладателя толстого кошелька, что в консерваторском буфете разменял Раду Владимира Ильича с Водовзводной. Невозможно было не узнать его, с таким-то носом. Рад только никак не мог вспомнить его имени. Что до фамилии, ее Рад не вспоминал: фамилия тогда была ему еще неизвестна.
Следовало ли, однако, считать его знакомым? Рад решил, что совместное распитие шампанского в пятнадцатиминутной лакуне антракта – недостаточная причина считать друг друга знакомыми.
Но консерваторский сотрапезник, видимо, полагал иначе. В какой-то момент Рад поймал краем глаза, как тот целеустремленно продирается сквозь толпу, а спустя какое-то время консерваторский сотрапезник оказался рядом с ним.
– Что, тоже решил революцию делать? – по-свойски, словно похлопав по плечу, выдал он Раду поперед всего. И поздоровался: – Наше вам. Какими вас сюда судьбами?
– Да, наверное, такими же, как и вас, – с неохотой ответил Рад.
– М-да? – вопросил консерваторский сотрапезник. – Едва ли. Кто-то позвал, да?
– Позвали, – подтвердил Рад. – А вас? Или вы из организаторов?
– Из организаторов? – переспросил консерваторский сотрапезник – так, словно Рад ужасно развеселил его своим вопросом. – Еще не хватало! Нет, я из наблюдателей. Знаете, есть такая работенка – «наблюдатель ООН». Вот вроде того.
– Ну так и я тогда вроде того, – сказал Рад.
– Наблюдатель ООН?
– Скорее, просто сторонний наблюдатель.
– А, понятно, понятно, – покивал его собеседник. – Что ж, тоже неплохо. Поучаствуем в революции, да?
Рад смотрел на него с недоумением. Их разговор происходил вскоре, как сокурсник привел Рада в квартиру, привел – и тотчас оставил, бросившись жать руки и тому, и другому, и самой хозяйке, благожелательно потрепавшей его по плечу, общего обсуждения пока не начиналось, и Рад еще не понимал, на какое действо его занесло.
– А если не поучаствуем? – спросил он. Его собеседник пожал плечами:
– Вольному воля. Принуждения, конечно, не будет.
Немного погодя их разнесло по разным концам комнаты, и Рад внутренне вернулся к тому своему решению, что принял, когда только узрел памятный нос: знакомое лицо – и не более того. Не знакомый. Знакомый – это тот, о котором знаешь, кто он, что делает в жизни, а тут – ничего, даже имени не вспомнить.
И только подумал, что не вспомнить, как имя тотчас же всплыло в памяти: Андроник. Действительно редкое имя.
Было уже около девяти вечера, когда от разрозненных групповых разговоров перешли наконец к общему обсуждению того, из-за чего был устроен сбор. Минула полночь, закрылось метро, стукнуло два часа и потек третий, а ни устава, ни программы принять не удавалось. Зубы Раду уже не ломило, темя не жгло. Рот раздирало зевотой. Ему уже не было все это интересно. Аромат новизны и необычности, так круживший голову вначале, полностью выдохся, и пища, что предлагалась, без него потеряла всю остроту. Не хотел он ни в какую партию. Ни в ту, что властвовала семьдесят лет, ни в эту, что должна была стать ей оппозицией. Он хотел получить диплом, прорваться в аспирантуру, а дальше... дальше было бы видно. Его, в сущности, все устраивало в своей жизни. А если ты не в числе избранных, чтобы купить билет на Горовица, так билетов на Горовица всегда на кого-то не хватит. Обойдись не такой знаменитостью.
Рад поискал глазами сокурсника, с которым, как тот пошел пожимать руки, ни на мгновение больше не сходились. И не обнаружил его. Зато он обнаружил, что в комнате стало ощутимо просторнее. Народу убавилось, и изрядно. Рад понял, надо линять и ему.
Оказавшись в коридоре, прежде чем нырнуть в ночь, он решил зайти в туалет. Дверь совмещенного с ванной комнатой туалета была заперта. Рад подергал ее, проверяя, точно ли внутри кто-то есть, и мужской голос оттуда ответил с недовольством:
– Минутку, минутку.
Когда после раздавшегося рыка воды дверь открылась, изнутри вышел консерваторский сотрапезник.
– Какая встреча! – сказал сотрапезник. – Не уходить намылились? А то я лично – да. Если тоже –
