Постепенно они продвигались на восток в сторону церкви Богоматери. А над городом тем временем постоянно поднимались два, три, а то одновременно и четыре столба жирного черного дыма. К этому времени большинство горожан смирилось с кремацией неопознанных, понимая, что другого выхода у властей просто нет.
Во многих местах трехтонные бомбы разорвали трубы водопровода и канализации, и некоторые подвалы были на метр, а то и больше залиты водой и нечистотами. Спасаясь от потоков воды и дыма по разветвленным лабиринтам дрезденской клоаки в ту роковую ночь с неимоверным визгом пронеслись сотни тысяч крыс. Множество их добралось до бомбоубежищ, где они погибали вместе с людьми. Теперь на поверхности черной жижи в затопленных подземельях покачивались их распухшие трупы.
— Вот самый эффективный способ борьбы с грызунами, — мрачно пошутил кто-то из пленных.
— А заодно и со всеми остальными, — добавил другой.
Они вместе с немцами несколько раз пытались откачивать жижу из таких подвалов, но ничего не получалось. Обрывки тряпья и крысиные трупы облепляли решетчатые насадки шлангов, и помпы глохли. Ничего не оставалось, как только лить в такие места хлорку да ставить на плане особые пометки.
— Единственный способ — взрывать и засыпать землей, — говорил кто-то из немцев. — Земля все примет.
Но «эффективный способ» оказался не таким уж и эффективным. Через несколько дней измазанные в извести жирные живые крысы уже деловито сновали в развалинах, все более ощущая себя их хозяевами.
— Теперь я знаю, кто останется на земле, когда мы истребим друг друга, — тихо сказал Каспер Алексу.
Иногда Алексу удавалось прочесть городские новости. Их вывешивали на открытых местах на стенах домов, к которым можно было легко и безопасно подойти. Главным образом, это была местная газета «Фрайхайт кампф»[29].
В одной из них Шеллен прочел об объявлении в Дрездене с 17 февраля чрезвычайного положения. Стало быть, трое суток после налетов городская и партийная власти находились в коме, так что даже в ближайших населенных пунктах ничего толком не знали о тяжести случившегося.
В других номерах «Борьбы за свободу» он видел указы гауляйтера о том, как следует поступать с мародерами, паникерами и злостными уклонистами от общественных работ. Каждого, замеченного в подобных преступлениях, нужно было немедленно сдавать полиции или отправлять в распоряжение районных партийных комиссаров, адреса штабов которых приводились тут же. В случае, если вина задержанного не вызывала сомнений или он оказывал сопротивление, полиция и СС имели право производить расстрел на месте с составлением соответствующего протокола, заверенного подписями шести свидетелей. Здесь же приводилась информация о казнях, судя по которой, в список расстрелянных наряду с немцами уже попали двое американцев и четверо подданных британской короны. Всех их обвиняли в мародерстве.
— Ничего не суйте в карманы, — неоднократно повторял Гловер. — Если кто-то из немцев протянет вам пачку сигарет, откажитесь, пошлите его к чертям собачьим. Курите только свои. Упаси вас Бог подобрать коробочку с лекарствами или банку консервов! Даже коробок спичек…
25 февраля Алекс в числе остальных стоял перед двумя вздымающимися вверх уродливыми скалами, словно выросшими из высокого каменного холма. Подойдя ближе, можно было отыскать в этом холме закопченные обломки барочных капителей и карнизов. Одна скала была поменьше, вторая, более высокая, загибалась вверху обрубком каменного свода. Это было все, что осталось от церкви Богородицы — Фрауэнкирхе — главного протестантского храма Саксонии. Говорили, что свод обрушился в полдень шестнадцатого и что многие восприняли его падение как неопровержимый и окончательный знак гибели города.
В 1760 году, во время Семилетней войны с Фридрихом II, в каменный купол Фрауэнкирхе попало более ста прусских ядер и ни одно из них не причинило ему сколько-нибудь значительного вреда. Лютеране Дрездена десятилетиями гордились этим фактом: католические храмы были разрушены или сгорели в пожаре, а их «Деву Марию» защитили Небеса…
Алекс вдруг увидел, как вверх по каменной насыпи карабкается человек. Он был в покрытом известковой пылью длинном балахоне и волок за собой мешок. Следом за ним взбирались двое полицейских. Они несколько раз безуспешно пытались схватить человека, но тот уворачивался, ловко, словно обезьяна, перепрыгивая с камня на камень. Тогда один из полицейских достал пистолет и выстрелил. Человек упал. Полицейские с помощью двух охранников стащили тело вниз и принялись обыскивать. Мешок они вытряхнули еще наверху и там же бросили. Было ясно, что ничего ценного в нем не было.
Издали Шеллен видел, как после обыска один из вахмистров сходил за мешком, еще раз брезгливо вытряс его, похлопал о камни, после чего полицейские вместе с охранниками надели мешок на голову и плечи убитого. Перекурив, немцы подняли труп и отнесли к ближайшему ряду мертвецов.
Позже, во время перекура Алекс подошел к знакомому «хорьку».
— Кто это был? Он походил на сумасшедшего.
— Так и есть, — ответил пожилой солдат. — Звонарь Фрауэнкирхе. Говорят, он бродил здесь уже неделю, в основном по ночам.
— А что было в мешке?
— Кости.
— Кости? — поразился Алекс.
— Человеческие кости, — охранник отбросил докуренную сигарету. — Псих, что с него взять. Таких теперь хватает.
Вечером в лагере их ждал сюрприз в образе молодого армейского капеллана из американской армии. Его прислали по коллективной просьбе отряда Гловера, основанной на том из пунктов Женевской конвенции, который обязывал содержавшую пленных сторону обеспечивать им возможность отправления религиозных потребностей. Правда, численность отряда далеко недотягивала до батальонной и формально ни капеллан, ни пастор ему не полагались, но немцы, приняв во внимание род работ, выполняемых военнопленными, дали свое разрешение. А поскольку свободного английского священника в шталаге люфт IV не нашлось, прислали американца.
Пока личный состав был на работе, капеллан, которого звали Колин Борроуз, прибрался в одном из свободных и достаточно просторных помещений бывшего склада. С помощью двух человек, оставленных в лагере для плотницких работ, заделал фанерой дыры в разбитых окнах, натаскал ящиков и досок, соорудив из них скамейки для прихожан, после чего развернул свой походный алтарь, умещавшийся в большом ящике.
После ужина, невзирая на усталость и многоконфессиональность, здесь собрался весь отряд до единого человека. Свою проповедь — а по случайному стечению обстоятельств, этот день как раз был воскресеньем — Борроуз начал с «Реквиема»:
— За кого мы только что молились, святой отец? — спросил кто-то из присутствующих, как только воцарилась тишина.
— За всех павших на этой войне, братья.
— А вы видели Дрезден после 14 числа?… И как вы к этому отнеслись?
Не успев начаться, проповедь трансформировалась в дискуссию. Борроуз никого не перебивал, стремясь выслушать мнение каждого. Однажды слово взял немолодой уже офицер. Он был военным медиком и в отряде Гловера, кроме прочего, исполнял фельдшерские функции. Звали его Эльвегер.
— Я был свидетелем расстрела двух немецких диверсантов, святой отец. В Бельгии. Они были одеты в
