– Нет, ничего такого я не слышал.
– А поблизости? В Киле? В деревнях?
– На кой черт вам это нужно, Дворжак? Почему на вашей пластинке должно быть написано название фленсбургской пивной или улицы?
– Сейчас я вам постараюсь объяснить. Садитесь и выслушайте.
Антон усадил Ротманна в кресло, а сам, продолжая расхаживать по комнате, рассказал ему о своем открытии сначала в дрезденской столовой, а потом на набережной у моста за несколько минут до первой бомбардировки. Именно тогда ему в голову и пришла мысль о том, что раз время и место его появления здесь записаны на клочке бумаги в виде пин-кода и пароля с интернет-карты, то время и место его убытия также могут быть связаны с интернет-картой. А такая карта была среди его вещей. Он вспомнил об этом, как раз когда Ротманн пялился на часы. Рассказывая о значении цифр на бумажке, Антон вдруг прервался и стал стирать защитную полоску на пин-коде.
Его сердце замерло еще раз, когда под ногтем с правого края полоски проступили очертания пятерки.
– Сейчас должна появиться четверка. Видите, вот тут должна быть четверка.
Четверка оказалась на месте. Антон быстро удалил остатки краски и прочел «4320010145».
– Дайте быстрее ручку и листок.
Он стал делать вычисления, что-то бормоча, не то объясняя Ротманну, не то разговаривая с самим собой.
– Только бы уже не было поздно… Год у нас нынче не високосный… так, сто один день – это одиннадцатое… нет… двенадцатое апреля… Ура! Время еще не вышло! Число 43200 означает двенадцать часов. Полдень. Понимаете, Ротманн, здесь написано: «12 часов 00 минут, 12 апреля 1945 года, морской уж». Осталось выяснить, что это за уж, черт бы его побрал!
– И что должно случиться 12 апреля? – похоже, что Ротманну тоже передалось волнение Антона.
В ответ Антон поднял плечи, выпучил глаза и развел руками.
– Понятия не имею, но что-то должно. И чтобы это что-то случилось, мне скорее всего надо быть в этом самом «морском уже». Голову даю на отсечение, что это название какого-то места. Ну же, Ротманн! Вся надежда только на вас. Что такое этот самый уж?
– То, что здесь нет такой улицы, это точно. Согласитесь, странное название – Зееаалштрассе. Нет, это отпадает. Так скорее мог бы называться какой-нибудь… корабль, – произнес Ротманн, размышляя вслух.
Антон подскочил.
– Точно! Вы гений, Ротманн! Здесь же полно кораблей…
– Но я о таком не слышал. Впрочем, у нас ведь есть телефон. – Он подошел к аппарату и набрал номер. – Гансъорг! Это Отто… Да, только что приехал. Еще не спишь?.. Тогда попробуй вспомнить, есть ли у нас в гавани посудина с названием «Морской уж»?.. Какая? Всё равно какая. Хоть буксир… Да? Не слыхал?.. Может, не у нас, а где-нибудь… Никогда не слышал о таком названии?.. Хорошо. Я позвоню попозже. Или нет, приду домой и зайду. До встречи.
– Кто это был?
– Мой сосед. Я вам как-то рассказывал. Бывший капитан. Он обещал навести справки, но… Ладно, мне пора. Давайте сюда эту вашу карточку – ее нужно вернуть на место.
Но ни на следующий день, ни через два дня Антон не стал ближе к разгадке тайны «Морского ужа». Он часами твердил про себя это слово, искал в нем скрытый, потаенный смысл, пытался переставлять буквы или добавлять новые. Всё безуспешно.
Одно успокаивало – времени до часа «Д», как назвал он про себя полдень двенадцатого апреля, было еще много.
В одну из ночей ему снова приснился горящий город. Он бродил по улицам совершенно один и не мог найти выход. Не было никого, чтобы спросить, а до прилета новой армады бомбардировщиков оставалось совсем немного…
Антон не знал, что как раз накануне, на пятый день после последнего налета, в центр Дрездена вошли первые спасательные отряды. Спасать, конечно, было уже некого. Кто серьезно не пострадал и смог выбраться из убежищ, тот уцелел, остальные, не погибшие сразу, умерли очень скоро без воды, чистого воздуха и надежды.
Город стал мертвецом. Если бы не синее небо с облаками над головой, можно было принять окружающий пейзаж за что-то инопланетное, неземное. Полностью отсутствовали не только птицы или бродячие собаки, даже крысы не шли в эти развалины, полные трупов, источавшие ядовитые пары магниевых смесей зажигалок. В некоторых местах стояли уродливые скелеты обуглившихся деревьев, на черных ветвях которых шелестела сверкающая на солнце станиолевая листва. Странный, безжизненный звук.
Люди с марлевыми повязками на лицах бродили по бывшим улицам, начав с расчистки пешеходных тропинок, которые постепенно расширялись, чтобы дать возможность проезду запряженных лошадьми телег. На них привозили солому и канистры с горючим для кремации останков. Пригнали заключенных. Из развалин вытаскивали тела и складывали их бесконечными вереницами вдоль расчищенных троп. Отдельно сваливали руки, ноги, головы и то, что невозможно было назвать иначе как останки. Благодаря прохладной погоде городские власти дали несколько дней уцелевшим горожанам и приезжим на розыск и погребение своих родственников. Затем, опасаясь эпидемии, приступили к захоронениям в общих могилах без идентификации личности погибших.
Те, кто погиб на улицах Альтштадта, куда вышли и выползли многие после первого налета, полностью сгорели. Их просто сгребали в кучи и ссыпали во всевозможные емкости. На площади старого рынка кто-то притащил из развалин ванну, и в нее стали складывать обугленные и высушенные черные фигурки. Один из работавших, оставив на обмотанном марлей лице лишь узкую щелку для глаз, трамбовал всё это, держа за обе ручки старую железную кастрюлю. Фигурки с треском ломались и оседали вниз, испуская облачка черной пыли. В одной ванной уместились останки тридцати человек.
Здесь же, на рынке, другая группа вытаскивала из огромной цистерны раздувшиеся трупы утонувших. Это была противопожарная емкость, заполненная водой. Спасаясь от огня, в нее прыгали обезумевшие люди. Благодаря скользким покатым стенкам, они скоро тонули, и на них становились всё новые и новые. Но выжить не удалось даже тем, кто оказался сверху. И те и другие были просто сварены в кипятке.
Из развалин самого большого дрезденского универмага, находившегося поблизости, вытащили огромные стальные рамы, бывшие когда-то каркасами витрин. Их сложили рядом на расчищенный участок мостовой. Затем на образованный таким образом помост стали стаскивать трупы, перекладывая их привезенной соломой. Когда высота кучи достигала двух метров, ее обливали бензином и оставляли до полного выгорания. В течение нескольких дней на этом месте кремировали девять тысяч тел. Весь пепел был свезен на городское кладбище и захоронен в одной яме размерами восемь на восемь метров и глубиной четыре. В других местах города тоже сооружали аналогичные помосты из стальных балок и жгли на них тысячи и тысячи тел.
Много тел погибших оказалось в реке и на ее берегах. Утром четырнадцатого февраля, посчитав, что всё кончилось, на покрытые сухой травой береговые отмели Эльбы стали выносить и выводить раненых, спасая их от ядовитого дыма горящих улиц. Медицинские сестры, санитары, прибывшие спасатели и солдаты волоком вытаскивали туда раненых и полузадохнувшихся людей. Их укладывали прямо на траву, укрывая от холода чем только было можно. К одиннадцати часам утра вдоль берегов уже в несколько рядов лежали сотни человек, среди которых суетились врачи и медсестры. Когда в половине двенадцатого люди снова услышали небесный гул, никто не побежал прятаться. Бежать было просто некуда. Казалось более безопасным оставаться на открытых участках, где не было объектов для бомбардировок. Но они ошибались. Если бомбардировщики принялись за новые районы и стали прицельно бить по мостам, то поддерживающие их «мустанги» прошлись по берегам Эльбы, поливая пулеметным огнем и мелкими бомбами тех, кто там был. Очевидно, они посчитали, что на траве разлеглись одни лишь гестаповцы. Через тридцать минут вниз по течению плыли десятки искромсанных трупов, отшвырнутых взрывами в воду.
Впрочем, всего этого Антон не видел в своих снах. Его блуждания по горящим улицам, которые можно смело классифицировать как ночной кошмар, были лишь бледной реакцией спящего мозга на пережитое. И
