Вечером, расставшись с Вадимом, Вини ушла к себе в каюту и не вышла к ужину. Ее соседка, старая дама, весь вечер раскладывала пасьянс, одновременно рассказывая о себе. Баронесса узнала, что муж дамы был каноником ордена и собирался даже стать пресвитером, но неожиданно умер этой зимой. Став рыцарем в 1907 году, он принял имя Райнальд, а когда был рукоположен преподобным Приором в каноники, то на своих собраниях братья обращались к нему не иначе как «достопочтенный фра Райнальд конт Верфенштайн», где слово «Конт» означало сан каноника, а добавка «Верфенштайн» — место его рукоположения.
В десять часов старушка, совладав наконец с картами, стала укладываться спать. Вини тоже легла, включила лампу и попыталась читать. Но не могла. Из головы у нее никак не шли мысли о человеке, которого она пригласила с собой в эту поездку. Она стала припоминать какие-то слухи, имевшие отношение к имени Пикарта. Да и с ее дедом этого человека связывала какая-то тайна. Решив, что имеет дело с закоренелым маргиналом, она попыталась уснуть и неожиданно для себя поняла: он выиграет этот дурацкий матч! Все шесть партий. И он прекрасно знал об этом еще днем.
— Этот тип со шрамами все никак не угомонится, — сказал Нижегородский.
— Вы снова будете играть?
— Еще одна партия. Надеюсь, последняя. — Он увидал в ее глазах недовольство, даже страдание. — Но, если хотите, я откажусь, я сдамся без боя. Послушайте, Вини, одно ваше слово… А знаете что, давайте вообще сбежим с этого ковчега. Трап не убран. Уйдем по-английски. Прямо сейчас!
— Куда?
— Куда глаза глядят. Сядем на поезд… Здесь есть вокзал? А лучше наймем пароход — и вниз по Дунаю. Только вы и я. В Констанце зафрахтуем яхту и выйдем в Черное море. Я покажу вам Одессу, Севастополь…
— Вы сумасшедший?
— Да!
— А я нет.
Она повернулась и ушла. Часы на башне городской ратуши Кремса пробили половину первого. В этот момент очки Вадима активизировались и высветили сообщение Каратаева. Он, оказывается, не спал.
«Даю справку: Камю должен был родиться 7 ноября прошлого года в Алжире. Если это событие состоялось, то сейчас маленькому Альберу нет еще и годика (уа-уа!). Умничая там, ты, вероятно, имел в виду его „Бунтующего человека“? Баронесса сможет ознакомиться с этой работой не ранее 1951 года. Под старость она узнает много интересного о великих бунтовщиках от Марка Брута до Сен-Жюста, только ты-то здесь при чем? И еще: играешь последнюю партию с пучеглазым, и я, пока ты там не сделался чемпионом мира, закрываю „Двух королей“. Хватит выпендриваться. Теперь все».
Через минуту Нижегородского позвали в кают-компанию. Там оставалось еще человек пятьдесят самых стойких. Два сонных стюарда разносили кофе и напитки.
— Вы играете белыми, — сказал секундант.
Вадим сел к столику и, секунду помедлив, снял очки. Напоследок он решил собственными силами разыграть не пользующийся особой популярностью дебют «четырех коней». Бросая первыми двумя ходами вперед свою кавалерию, он совершенно не знал, что в этом случае следует делать после третьего хода.
Тауренци принял вызов. Два его черных коня также перескочили строй пешек, однако, видя, что белые избрали какое-то нестандартное продолжение, чемпион надолго задумался уже над пятым своим ходом. После седьмого хода он был уверен, что баварец приготовил ему хитроумную ловушку, но никак не мог понять, какую именно. Когда же на двенадцатом ходу он ставил Нижегородскому мат, то неожиданно понял, что его опять оставили в дураках. Проклятый Пикарт вовсе не играл с ним. Он потерял к игре интерес, без которого не чувствовал ни вкуса победы, ни желания выигрыша. Он как бы сказал: «Вы мне надоели, отвяжитесь». Снова приняв облик простака, он заставил его, Гуго Тауренци, выложиться, затратить сорок минут на разгадывание своих несуществующих козней. И самое позорное, что догадались об этом и некоторые из присутствующих.
— Мда-а-а, — принялся равнодушно сокрушаться Нижегородский, — я недооценил вашего белопольного слона.
Он достал из кармана денежную расписку и отдал ее чемпиону.
— Каждый остается при своих.
После чего уже по-настоящему зевнул и отправился спать.
Утром, приняв на борт еще нескольких пассажиров, «Ахиллес» издал протяжный гудок, втянул в клюзы якорные цепи и, захлопав по воде плоскостями гребных колес, двинулся дальше на запад. Уже через несколько минут справа по борту у самой кромки воды показались строения крохотного городка Дюрнштайн.
— Видите те развалины, что выше на холме?
— Да.
— Это Кюнрингербургский замок. В нем когда-то был заключен Ричард Львиное Сердце.
— Да что вы! Тот самый?
Пароход шел узким извилистым каньоном, время от времени подавая долгие гудки. Нижегородский и Вини уединились в носовой части.
— Скажите, Вацлав, я могу быть спокойна в Верфенштайне? Вы не выдумаете там ничего нового?
— Обещаю!
Новостью этого утра было исчезновение Тауренци. Когда он не появился к завтраку, его стали искать. Выяснилось, что один из матросов видел, как около двух часов ночи кто-то сошел на берег. А перед самым отплытием пароход покинул и газетчик из «Винер цайтунг». Этот пообещал присоединиться к компании в Грайне или в самом Верфенштайне.
Преодолевая встречное течение, «Ахиллес» двигался по Дунаю в окружении покрытых лесами и виноградниками холмов области Вахау. Протяжным гудком он приветствовал монастырь августинских каноников, а чуть позже — церковь Санкт-Михаэль. Это слева. Потом была очередь замка Аггштайн — орлиного гнезда на трехсотметровой скале и выросшего прямо из воды замка Шёнбюэль. Это справа. Далее, то слева по борту, то справа, шла целая череда монастырей и одиноких дворцов, стоявших посреди крохотных городков и деревушек, так что пассажиры то и дело переходили с одного борта судна на другой, по пути обмениваясь впечатлениями. Играла музыка, слышался смех, и на ветру хлопали разноцветные флаги.
Сразу после Мелька холмы и скалы опали, и до самого Ибса текущий навстречу Дунай стал гораздо шире и спокойнее.
— Страна нибелунгов и валькирий, — говорила Вини. — Здесь охотились короли Гунтер и Хаген. А вон там, за Ибсом, нас ожидают «водовороты смерти». Это Штруденгау.
В Ибсе они взяли на борт лоцмана и вскоре снова оказались между скал, высота которых достигала уже четырехсот метров. Из репродуктора послышалась героическая музыка Рихарда Вагнера, а смех и шутки смолкли. Через час, когда они проходили деревню Штруден, в ответ на гудок «Ахиллеса» над рекой прогремел раскат орудийного залпа. С вершины отвесной скалы Ланц фон Либенфельс приветствовал своих гостей традиционным салютом из небольших бронзовых пушечек, установленных на стенах его замка. Древний Верфенштайн, расположенный высоко над деревней, господствовал здесь надо всей округой. Над его стенами развевались два флага: один — поменьше — красный, на нем был вышит черный орел с серебряным крылом — герб фон Либенфельса, другой представлял собой золотое полотнище с красной свастикой в центре и голубыми цветами по углам — знамя «Ordo Novi Templi». [50]
Пароход прошел мимо и около двух часов пополудни пришвартовался в Грайне. Пассажиров развезли по местным гостиницам, накормили и уже через час подали автобусы, чтобы отвезти всю компанию в замок.
Верфенштайн — а Ланц уверял, что в V веке эти стены были овеяны деяниями нибелунгов, — представлял собой комплекс средневековых построек, часть которых все еще находилась в руинах. Здесь был достаточно большой внутренний двор, окруженный стенами из серо-лилового камня, несколько башен и
