церковь. Стены усиливали мощные, сложенные из грубо пригнанных гранитных блоков контрфорсы. Некоторые из них с внешней, обращенной к Дунаю стороны спускались далеко по скале, утопая внизу в зарослях ежевики и дикого винограда. Во двор вел один-единственный проезд с длинным полуциркульным сводом из тяжелого темно-серого известняка. Внутри, на гранитной мостовой размещалась временная деревянная эстрада, перед которой были установлены скамейки, а с окружающих двор стен свисали длинные белые полотнища с красными крестами.
Во внутреннем дворе гостей встречал сам фон Либенфельс. Одет он был в длинный черный сюртук и пышный, свисающий с одной стороны чуть не до плеча черный бархатный берет. Он был чисто выбрит (чем отличался от многих усатых и бородатых тогдашних германских схоластов и философов), носил очки и походил на скромного профессора университета. Позади него стояли несколько постоянно живущих здесь храмовников и прислуга.
Сначала гостям показали замок. В одной из комнат на специальном пюпитре был выставлен проект реконструкции, и секретарь приора, фра Детлеф, с указкой в руке разъяснил съехавшимся братьям и публике его детали. В одних помещениях планировалось разместить музей арийской антропологии, в других — институт геральдических и генеалогических исследований, в третьих — оргкомитет по организации «турниров красоты», в четвертых — школу по подготовке братьев к мессианской деятельности в разных частях мира. В будущем году в замковой церкви на пожертвования друзей ордена планировалось установить орган. Главная же башня замка была закрыта для посещения светской публикой, поскольку предназначалась для таинств рукоположения и внутренних ритуалов. Тем не менее все знали, что там находится «голубая комната тамплиеров», комната Грааля с отделенной от нее легкой ширмой певческой, где во время ритуала приема неофитов небольшой детский хор из Грайна исполнял песни эльфов.
Гости поднимались на сохранившиеся участки стен, чтобы полюбоваться открывающимися с высоты видами долины Дуная. Желающие фотографировались на фоне башен, пушек и флагов. Вини тоже решила сняться перед флагом с красным гаммированным крестом, ставшим в последние десятилетия в среде пангерманистов символом нации. Она взяла Вадима под руку.
— Не кочевряжьтесь, я уже заплатила фотографу.
— Не нравится мне этот флаг, — проворчал Нижегородский. — Черт-те что: красный хакенкройц, голубые цветы и все на дурацком желтом фоне. Кто это выдумал вообще?
— Все здесь до самой последней мелочи выдумывает лично господин Ланц. Он изобретает ритуалы, пишет уставы внутреннего распорядка, тексты псалмов и тому подобное.
Потом гости собрались во внутреннем дворе, и каждый, получив персональный конверт, сделал пожертвование. Нижегородский долго думал, какая сумма с его стороны будет в самый раз. Так ничего не придумав, он всунул в конверт пять тысяч марок, надписав сверху: «Золото Рейна».
Затем состоялся концерт. Выступил хор мальчиков из Грайна. Местные народные театральные коллективы показали сценки из германского эпоса. Гномов, ангелов и лесных эльфов изображали дети; фавнов, королей, рыцарей и валькирий — их старшие братья и сестры, а также родители. Затем была торжественная проповедь, в которой сам приор ордена предсказал, что период с 1920 по 2640 годы, когда Юпитер будет находиться в созвездии Рыб, станет эпохой возрождения иерархий.
— Парламенты больше не будут определять судьбы людей. Вместо них к власти придут короли- священники, подлинные аристократы, руководители тайных орденов, проникнутые мудростью ариософской мистики.
Кончилось все уже затемно совместным хоровым пением. Всем раздали листы бумаги с текстами и при свете факелов фра и фамилары[51] в меру своих способностей подпевали мужскому хору из деревни Штруден. Потом был красочный салют, после которого отделившиеся от светской публики братья (их было не более пятидесяти) облачились в белые сутаны с капюшонами и уединились в замковой церкви на вечерню.
— Как все это утомительно, я едва держусь на ногах, — говорила Вини Нижегородскому, прощаясь с ним у дверей своего гостиничного номера. — Завтра — день лекций и личных бесед с приором. Вот увидите, Ланц захочет познакомиться с вами, Вацлав. Наверняка ему уже рассказали о разгроме Тауренци.
— Еще раз предлагаю плюнуть на все и смыться.
— Нет. Раз уж вы согласились быть моим спутником, то терпите до конца.
На следующий день паломникам дали отдохнуть до одиннадцати часов, а затем снова привезли в замок. Лекции перемежались прогулками, чтением стихов, пением псалмов и гимнов, посвященных германскому богу Христу-Фрайя. Выступали и гости. Произнесли короткие спичи автор хлебной реформы в Вене Густав Симонс и подвижник культурной реформы Вильгельм Дифенбах. Зачитали письма от мэтра германской рунологии Гвидо фон Листа и одного прусского генерала. Потом какой-то восторженный стихоплет долго нараспев декламировал свои вирши, написанные длинной тяжеловесной гомеровой строкой. От этой поэмы в голове Нижегородского остался сумбур из «сакральных мест», «лучезарного монастыря, сияющего над долинами расового хаоса», «зубчатых башен храма Грааля» и прочего в том же духе.
— Герр Пикарт? С вами хочет побеседовать его преподобие.
Молодой человек в длинном до колен сюртуке и черном бархатном берете, правда, более скромных, нежели у приора, размеров, повел Нижегородского и Вини в ту часть замка, которую экскурсантам не показывали. Они долго шли по коридорам, потом поднялись по винтовой лестнице и внезапно очутились в просторном кабинете. Его стены и высокий сводчатый потолок, сложенные из серого камня, были не отштукатурены. Единственное, но очень большое стрельчатое окно в эркере выходило на глубокую долину Дуная. Вдоль стен стояли книжные стеллажи, диванчики и кресла, над которыми висело множество картин в строгих рамах. Были здесь также небольшой письменный стол, бюро красного дерева, напольный глобус с изображением созвездий, а центр противоположной окну стены занимало эпическое и очень сложное полотно с изображением какого-то сражения или сцен Страшного суда.
— Благодарю тебя, фра Томас. Ты свободен.
Нижегородский не сразу заметил стоящего у стеллажа невысокого человека лет сорока. Тот поставил на полку книгу и направился к вошедшим. Это был Ланц фон Либенфельс.
— Вацлав Пикарт? Торговая марка «Золото Рейна»? Давно хотел с вами познакомиться. Позвольте представиться: доктор философии и теологии, профессор и пресвитер ордена цистерцианцев, а также приор ордо нови темпли фон Либенфельс. — Он протянул руку и долго всматривался в лицо Вадима. — Благодарю вас, Винифред, похоже, мы с вами попали в самую точку.
Слова приора были обращены к стоявшей в стороне Вини, но его проницательный взгляд, искаженный толстыми линзами очков, продолжал изучать Нижегородского. И, как бы отвечая на его вопрос, он тут же добавил:
— А ведь я слежу за вами вот уже два года.
Вадим опешил. Он повернулся к Вини, но увидал лишь, как за ней закрывается дверь.
— Вы следите за мной? — медленно спросил он Ланца. — С какой стати? Зачем?
— За вами и за вашим другом.
Либенфельс жестом предложил гостю сесть в кресло, а сам подошел к усеянному звездами и аллегорическими изображениями созвездий черному глобусу.
— Вы попали в поле моего внимания еще летом двенадцатого года. Вам знакомо имя Зигмунда Нойрата?.. Припоминаете?.. Этот один из свидетелей вашего пари в клубе «Галион»… Нет-нет, он рассказал об этой истории лишь мне одному, можете быть совершенно уверены. Он рассказал мне, как своему духовному наставнику, после чего здесь, в этом кабинете, дал обет молчания. Разумеется, после всего услышанного я не мог не заинтересоваться вами и вашим другом.
— Что же в нас такого интересного, позвольте узнать? — спросил уже порядком уставший за день Вадим.
— Ваши необычайные способности.
Нижегородский хотел сказать, что никакими особыми способностями не обладает, что все можно объяснить… Но не стал.
— И вы приставили к нам шпионов?
— Не совсем так. Видите ли, господин Пикарт, в настоящее время в моем ордене не более сотни братьев, но у ордена тысячи друзей по всему миру. А тираж моей «Остары» еще в 1908 году достигал ста тысяч экземпляров. Среди ее постоянных подписчиков наместник Египта граф Китченер. Я назвал бы вам
