Отдавая себе в отчет во всех трудностях, Карл отправился в Брюссель переодетым, однако, когда его присутствие обнаружилось, вынужден был остановиться в какой-то деревушке неподалеку от города. Работа над договором заняла три недели и показала, что опыт, полученный в общении с шотландцами, не прошел даром: король приобщился к тонкостям международной дипломатии. Ни унизительных уступок, ни безвольного согласия с невыполнимыми требованиями на сей раз не было. После воцарения на троне Карл обязывался вернуть испанцам Ямайку. Он обещал также приложить все усилия, чтобы предотвратить пиратские действия английских судов у берегов Южной Америки. Кроме того, Карл согласился приостановить санкции против английских католиков и предоставить испанцам корабли для войны с Португалией. Взамен испанцы полностью оплачивали услуги шести тысяч солдат, которые составят костяк сил, долженствующих вернуть короля на престол. Солдаты начнут действовать, как только сторонники Карла захватят в Англии какой-нибудь береговой плацдарм.
Казалось, годам изгнания приходит конец, но тут выяснилось, что остались некоторые недоразумения. Испанцы рассчитывали, что Карл, завершив переговоры, вернется в Кёльн, где и воодушевит роялистов на штурм какого-нибудь английского порта. Однако в намерения короля это совершенно не входило. Он слишком хорошо понимал, с какими трудностями и расходами сопряжена подготовка такого предприятия. Напротив, Карл, стремясь выжать из ситуации все возможное, оставался в Брюсселе до последнего, пока наконец его настойчиво не попросили перебраться вместе с двором в Брюгге, где испанцы готовы были платить ему три тысячи экю в месяц. Естественно, французское содержание к тому времени давно уже кончилось, и в Кёльне в качестве залога невозвращенных ссуд остались лишь сервизы и белье. Увы! Брюгге, городок, конечно, славный, оказался всего лишь тихой заводью, и именно здесь, разгуливая по набережным узких каналов и слушая неумолчный звон колоколов, Карл почувствовал, сколь стремительно идут прахом лучшие его надежды.
Остановившись поначалу у Томаса Престона, ирландского роялиста, Карл затем переехал в уютный дом на р. От. Пребывая здесь, он мог заниматься теми важными и мелкими делами, которые выпадали монархам в изгнании: например, посещать заседания английского конвента или выполнять необременительные обязанности патрона лучников гильдий Св. Георгия и Св. Себастьяна. По пятам за ним следовали неизбежные кромвелевские соглядатаи, посылавшие в Англию явно приукрашенные отчеты о разгульной жизни роялистов. Брюгге якобы — «гнездо разврата и пьянства». Быть может, впрочем, некоторые из придворных короля действительно были не без греха, однако же сам он, погруженный в меланхолию и тоску по неосуществленным планам, мирно жил со своей новой любовницей, симпатичной Кэтрин Пегге. От нее у него родились дочь, умершая в младенчестве, и сын, бесхитростно названный Карлом Фитцкарлом. Была у Карла и дочь (Шарлотта Фитцрой) от Элизабет Киллигру, и еще он, похоже, ухаживал за Генриеттой Екатериной Оранской, юной дамой независимого склада, — в этом романе искреннее увлечение сочеталось с политикой. Карлу теперь нравились женщины с сильным характером, и, делая принцессе скромные, какие только мог себе позволить, подарки — перчатки из Парижа, например, — он самодовольно писал Таффе, что «таких женщин» у него еще не было.
О Люси Уолтер Карл того же не сказал бы. Угнетенная тяготами повседневного существования, взбалмошная по природе, она все больше деградировала морально и физически. Превратив и собственную жизнь и жизнь окружающих в Гааге в сущий кошмар, Люси вместе с детьми решила вернуться в Англию. Тут ее немедленно схватили агенты Кромвеля: как «жена или любовница» короля она представляла немалую ценность. Люси продержали в тюрьме две недели и допросили с пристрастием, после чего Кромвель решил, что с политической точки зрения целесообразнее всего будет ее отпустить; надо только придать этому акту публичный характер, так, чтобы люди говорили о щедрости души протектора. Насмешливо обозвав Карла ханжой и королем-благотворителем, проматывающим деньги на таких женщин, как эта, он распорядился освободить «даму для королевских радостей и юного наследника» и отослать обоих во Фландрию. В следующем месяце Люси уже была в Брюсселе.
Раздраженный и обеспокоенный, король твердо решил отобрать у Люси сына и, поселив ее с Яковом в доме одного из своих приверженцев, сэра Артура Слингсби, велел тому «по возможности без шума отобрать ребенка у матери». Но Слингсби оказался не тем человеком, которому можно было доверить такую миссию. Люси не смогла заплатить за проживание, и Слингсби попытался было взять ее под стражу. Прижимая маленького Якова к груди, Люси с громкими рыданиями выбежала на улицу. Прохожие сразу же встали на сторону несчастной матери, а Слингсби только усугубил положение, заявив во всеуслышание, что действует от имени английского короля. Это вызвало такое волнение в городе, что вынужден был вмешаться сам мэр, и Карлу, которому в тот момент меньше всего нужны были дипломатические скандалы, не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с переселением своей прежней возлюбленной в дом лорда Кастлхэвена.
Используя в качестве посредника графа Ормонда с его неизменно внушительными манерами, Карл попытался объяснить мэру сложившуюся ситуацию. В письме ему граф, ссылаясь на «чудовищное и неприличное поведение» Люси, писал, что присутствие ее сделалось совершенно невыносимым для короля и его приближенных. Лучше всего ей как-нибудь незаметно исчезнуть, намекал Ормонд, выдерживая тон оскорбленного достоинства, отличающий все письмо. «Таким образом Вы не просто обяжете короля; это будет великим благодеянием для ребенка, а в конечном итоге и для его матери, — быть может, она сменит наконец образ жизни, который навлекает на нее справедливые упреки окружающих». Если же Люси откажется, то последствия будут самыми печальными. «В таком случае, — продолжал Ормонд, явно рассчитывая, что эти слова дойдут до Люси, — к ее прежним безумиям добавится еще одно, на сей раз касающееся невинного ребенка, так как он вынужден будет из-за ее упрямства разделить все беды, которые неизбежно свалятся на мать, когда Его Величество лишит обоих своего попечения». Те же, кто в таких обстоятельствах станет на сторону Люси, нанесут королю «ущерб» и выкажут таким образом свое «явное неповиновение».
Столкнувшись с такого рода шантажом, Люси решилась на крайнюю меру. Она пригрозила обнародовать письма Карла. Сообразительный, как всегда, О'Нил предложил, чтобы Слингсби как-нибудь завладел ими, да поживее; Карл же тем временем отправил в Брюссель гонца, некоего Эдварда Проджерса, с наказом под каким-нибудь благовидным предлогом увезти ребенка. Люси отлично понимала, какие тучи сгустились у нее над головой. Когда Проджерс попытался увести Якова, она закатила настоящую сцену, и все же сопротивление ее было безнадежно. В конце концов, больная и измученная, Люси вынуждена была уступить. Ребенок оказался у Карла, который сразу же отдал его на попечение Крофтса из Литтл-Сэксема, недавно возведенного в баронское достоинство. Так мальчик стал Яковом Крофтсом. Компенсируя недостатки образования, опекун отправил его в Париж, где тот поступил в янсенистскую школу Порт-Рояля. Последовала за ним в последнем приступе отчаяния и Люси; в Париже под самый конец 1658 года она умерла, как пишут, «от дурной болезни». Но наследство оставила — в лице славного мальчугана, которому предстояло стать для отца настоящей головной болью.
Занимаясь малоприятными личными делами, Карл параллельно пытался склонить представителей короля Филиппа в Испанских Нидерландах — его незаконнорожденного сына Хуана Хосе, исключительно ловкого дипломата дона Алонсо де Кардеиаса и первоклассного юного военачальника маркиза Карацену — к выполнению обязательств, которые вообще-то по договору с Испанией обязательствами и не являлись. Скорее это были радужные ожидания самого Карла. Так, он хотел, чтобы морские порты Испанских Нидерландов были открыты для судов, капитаны которых признают его полномочия, ибо таким образом появлялась возможность раздобыть деньги каперским промыслом, а затем использовать их для подготовки десанта. Карлу также не терпелось сформировать наземные силы вторжения, и он всячески пытался убедить испанцев предоставить для этого финансы. Наконец, он настаивал, чтобы задача вторжения в Англию стала для Испании приоритетом номер один и, стало быть, к ее выполнению хорошо бы приступить даже до того, как появится морской плацдарм на английских берегах.
Но на испанцев юношеский напор Карла не производил сколько-нибудь заметного впечатления. То, что было главным для него, для них оставалось второстепенным; к тому же испанцам совсем не хотелось выглядеть слишком активными сторонниками Стюартов, ибо впоследствии это могло затруднить мирные переговоры с Кромвелем. Помимо политических, существовали еще и экономические аргументы. Испанская казна была едва ли не пуста; в то же время, пока король Филипп вынужден был довольствоваться мясом второй свежести, огромные средства уходили на содержание вооруженных сил, разбросанных по многочисленным фронтам, а тут еще кромвелевская флотилия разгромила испанские суда, доставлявшие из Южной Америки столь необходимое стране золото. Словом, в полной мере ожиданиям Карла сбыться было
