придворных шокировало и городских жителей, и профессуру, и студентов); меж тем несчастные лондонцы вынуждены были жить и умирать в полном кошмаре. Подходящих лечебных центров не было, приходилось изолировать людей в домах. А поскольку среди зараженных были в основном бедняки, жившие в страшной тесноте, болезнь одного означала верную смерть пяти-шести семей. Масштабы эпидемии были таковы, что не оставалось времени и возможности убирать трупы, их складывали штабелями в специально отрытые мелкие рвы, и сюда на нежданный пир стаями слеталось воронье.
Власти выпускали всяческие инструкции, надеясь победить эпидемию мерами предосторожности. Так, были строго запрещены публичные сходки, а если они все же состоятся, предписывалось «использовать переносные печи… и сжигать дезинфицирующие средства сразу по использовании». Равным образом запрещалось выводить на улицы домашних животных, а количество публичных мест было сокращено до «самого необходимого минимума». В городе устраивали импровизированные прибежища для зараженных в виде сараев и хижин. По средам и пятницам предписывалось только поститься и молиться. Наконец, был объявлен сбор средств в пользу бедных, проживающих «в зараженных местах». Быть может, такие меры и давали некоторый эффект, однако же масштабы инфекции требовали иных действий. В каждый приход назначался специальный инспектор, в задачи которого входило выявление зараженных домов; главы семейств обязаны были сообщать ему о появлении любых примет — опухолей, пятен, — свидетельствующих о том, что в доме завелась чума. Такие дома закрывали, на дверях вывешивали красный крест в фут высотой, и часовые охраняли его день и ночь, не позволяя никому ни войти, ни выйти. Пищу и необходимые вещи доставляли констебли, а когда смерть настигала обреченных, трупы вывозили и захоранивали ночью, в отсутствие кого бы то ни было, включая родственников. Опустевшие дома закрывали на месячный карантин.
Люди реагировали на беду по-разному: от смирения до богохульства, от героизма до самых низменных проявлений эгоизма. Дома, на окнах которых было начертано «О Господи, спаси нас и помилуй», соседствовали с домами, где день и ночь пьянствовали и предавались пороку. Так называемые «чумные медсестры» безжалостно обирали мертвых и умирающих; подлинное страдание порою перемешивалось с черным юмором. Рассказывали, что как-то на смертные дроги уложили допившегося до бессознательного состояния волынщика. В конце концов он проснулся и машинально дунул в трубу. Среди трупов зазвучала слабая музыка, а волынщика «утащил к себе дьявол». Президент Королевского общества медиков оставил столицу, но врачи, не облеченные столь высоким званием, трудились не покладая рук и проявляли истинное мужество; иное дело, что у них практически не было медикаментов и рекомендации сводились к использованию соляного раствора для разного рода примочек. В кругу преуспевающих аристократов тоже находились люди, поведение которых являло собою образец нравственности. В то время как множество богачей бежали из Лондона, негоциант, истовый пуританин, сэр Эдмунд Берри Годфри с места не тронулся. В черном парике и шляпе, перевязанной золотой лентой, он чуть ли не ежедневно посещал массовые похороны и отдавал много сил борьбе с мародерами. Заслуги этого замечательного человека, сутулого, с удлиненным лицом, на ниве общественного служения были столь велики и неоспоримы, что снискали ему любовь и признание в самых широких массах людей, а Карл, когда мор кончился, наградил его блюдом из чистого золота весом в 800 унций.
К осени чума отступила, зато с приближением нового, 1666 года началась новая, и весьма тяжелая, фаза войны с голландцами. Теперь инициаторами боевых действий выступали голландцы, ибо де Витт понял, что его правление в немалой степени зависит как раз от умелого руководства вооруженными силами в борьбе с Англией. Собрав в кулак всю свою незаурядную энергию и личное мужество, он решил лично принять командование всем флотом. В его подчинении находился самый способный из голландских морских офицеров, адмирал Мишель де Рютьер. Смелый план де Витта заключался не только в том, чтобы дать англичанам бой в открытом море; главным было сделать следующий шаг, а именно: потопить в устье Темзы сторожевые корабли противника, тем самым практически перекрыв доступ в лондонский порт. Первая попытка, предпринятая в октябре 1665 года, оказалась неудачной потому, что английский флот находился в столь жалком состоянии, что даже не отважился выйти в открытое море, чтобы схватиться с противником. Корабли стояли на якорях, и разочарованным голландцам пришлось возвратиться домой не солоно хлебавши.
Последующие кровавые события англо-голландского противостояния были отчасти спровоцированы общим состоянием дел в Европе. После смерти испанского короля Филиппа IV борьба между Англией и Голландией стала делом европейской политики, в ней оказались затронуты интересы Людовика XIV. К тому времени король Франции уже подписал договор с Голландией, и теперь, в надежде заполучить немалую часть Испанских Нидерландов, рассматривал де Витта как исключительно важного союзника. Поражение голландцев у Лауэстофта показало, что флот их далеко не так уж хорош, и Людовика чрезвычайно беспокоила перспектива замены де Витта кем-нибудь из Оранского дома, в результате чего страна могла превратиться просто в английский протекторат. Поддержка де Витта стала, таким образом, одним из приоритетов французской внешней политики, и Людовику, хотя и с большой неохотой, пришлось вступить в войну на море; правда, при этом он строго предупредил своих адмиралов, что главное — сохранить французский флот, который только еще набирал силу.
Решение Людовика XIV вступить в войну оказалось чрезвычайно непопулярно при французском дворе; сестра Карла Генриетта Анна (теперь, после замужества, ее следовало называть Мадам) противостояла этому по личным причинам, другим не нравилось, что Король-Солнце выступил на стороне буржуазной республики. Но Людовик был ловким политиком и сумел даже оппозицию (если говорить о дальней перспективе) повернуть себе на пользу: поощряя Генриетту Анну к дальнейшей переписке с братом, он таким образом скрыто давал ему понять, что ввязывается в противостояние с Англией крайне неохотно. Так началась дипломатическая игра, в центре которой оказалась Мадам и которая со временем приобретет чрезвычайное значение. Пока же, ввиду скорого начала боевых действий, Людовик приказал своему флоту отплыть из Тулона. Разведка у англичан была поставлена из рук вон плохо, Карл и члены его Совета не сомневались, что французы движутся в сторону Ла-Манша, в то время как на самом деле они бросили якорь у Лиссабона, где Людовик приказал им ждать известий о результатах первой стычки англичан с голландцами.
Эта путаница повлечет весьма серьезные последствия. Тайный Совет, решив, что в сложившихся условиях лучшая тактика — война на двух фронтах, предложит разделить флот надвое. Принц Руперт во главе 20 судов отправился на поиски постоянно ускользающих французов, а Орбермарлу (некогда генералу Монку) было приказано перекрыть устье Темзы. Но положение Орбермарла было тяжелое, и не просто потому, что английский флот оставлял желать лучшего. При дворе были люди, которым совершенно не нравилось, что столь высокий пост занимает бывший парламентарий; Орбермарлу предстояло убедиться, что даже среди собственных офицеров далеко не все поддерживают его полностью. Когда появились крупные (84 корабля) силы голландцев, нашлось немало таких, кто советовал графу уклониться от сражения. Орбермарл с характерным для него высокомерием отверг все подобные советы и приказал развернуть паруса. Это было 31 мая 1666 года — день самой кровавой из морских схваток Англии с Голландией.
Орбермарл двинулся к Остенде и зашел голландцам в тыл. Его встретил мощным огнем адмирал Корнелиус Тромп. Англичанам пришлось перестраиваться, и в этот момент подоспевшие де Рютьер и Эверстен рассекли надвое флот противника, в результате чего Орбермарл оказался под двойным обстрелом. На борту «Свифтшера» погиб сэр Чарлз Беркли, правда, в свою очередь «Генри», растерзанный и пылающий «Генри» во главе с сэром Джоном Харманом, дал мощный бортовой залп, и Эверстен был убит. В безуспешных попытках прорвать блокаду потонули корабли «Свифтшер», «Севен Оукс» и «Лойал Джордж». Лишь с наступлением сумерек бой затих, и в обоих лагерях принялись латать дыры.
Наутро Орбермарл, хотя и с трудом, поймал попутный ветер, но, обнаружив, что у него практически нет целых судов, чтобы отважиться на атаку, скомандовал отправление домой. Голландцы преследовали его весь день, а назавтра в полдень на горизонте показались корабли принца Руперта, возвращающиеся от Ла-Манша. Совместно с Орбермарлом они все-таки решили утром атаковать голландцев, хотя в их распоряжении находилось всего 58 судов против 78 голландских. Непосредственной схватке предшествовала длительная артиллерийская перестрелка, в ходе которой несколько английских судов прорвали строй голландцев. Сэр Кристофер Мингс покрыл себя неувядаемой славой: окруженный со всех сторон противником, он продолжал отдавать приказы, хотя и получил рваную рану в горло и вынужден был
