пор прошло немало времени, чтобы усовершенствовать свое сценическое мастерство. Ясно, Людовику Карл не продался — предоставленная субсидия была слишком незначительна. Точно так же он вовсе не рассматривал католическую церковь как незаменимую опору сильной монархии. В конце концов, король Швеции — протестант. Остается только одно объяснение: Карлу нравилось поиграть в шантаж. Если дела в Англии пойдут совсем скверно, что ж, тогда он заявит о своем переходе в католичество, и король Людовик — le roi tres chretien[5] — вынужден будет прийти к нему на помощь ради чести и спокойствия всей католической Европы. Это вопрос выживания. В общем, Карл, внук Генриха IV, понимал, что Англия ничуть не в меньшей степени, чем Париж, стоит мессы.
К маю 1670 года сложные, с таким трудом давшиеся переговоры о создании Большого альянса подошли к концу. Осталось только поставить подпись. Можно ли придумать лучшее прикрытие для такой тайной сделки, как эта, нежели пышный государственный визит Генриетты Анны? Карл не виделся с ней целых девять лет, поддерживая отношения лишь в переписке, и ему явно не терпелось обнять сестру. Поначалу было решено, что венценосные особы встретятся в Дувре, но Карл приехал туда слишком рано. Пришлось возвращаться в Лондон, где он сел на корабль, рассчитывая на сей раз встретиться с Генриеттой Анной на море. Но ветер оказался противником Карла, и он вновь направился в Дувр. Тут-то, на королевском боте, король и приветствовал сестру.
Холодный майский дождь не испортил удовольствия от встречи, особенно Генриетте Анне, которой лишь с огромным трудом удалось уговорить своего ничтожного мужа отпустить ее в эту поездку. Родственники от души расцеловались. Последовали празднества на кораблях в открытом море, где Генриетта Анна показала себя в полном блеске. Далее — визит в Кентербери, посещение драмы и балета. Брат осыпал ее подарками и вдобавок — при всем скудном состоянии казны — передал тысячу крон на строительство часовни в память о недавно скончавшейся матери. И только одна капля дегтя пролилась в эту бочку меда. В свите сестры оказалась очаровательная, с лицом херувима, фрейлина по имени Луиза де Керуаль. Король попытался завлечь ее к себе в спальню, но Генриетта Анна решительно воспротивилась. Она-де несет за нее ответственность перед родителями, честь девушки священна.
Тем временем благополучно завершилась главная — дипломатическая — часть визита. Дуврский договор создавал основу для франко-английского союза и, в общем, по крайней мере для Карла, представлял собой всего лишь сделку, притом в высшей степени циничную. По договору Франция обязывалась выплатить ему два миллиона ливров, а, в свою очередь, «король Великобритании, убежденный в истинности католической веры, решил объявить об этом открыто и перейти под сень римской церкви, как только позволят интересы его государства». Таким образом, как и было оговорено, сроки оставлялись на усмотрение Карла, но, чтобы защитить его от последствий столь решительного шага — если, конечно, у английского короля хватит глупости этот шаг совершить, — Людовик обязывался передать в его распоряжение 6000 пеших солдат, обеспечение которых брал на себя. Пятая статья договора полностью обнажала истинные мотивы, заставившие обоих королей сплести всю эту хитроумную паутину лжи и притворства. В ней говорилось, что Карл и Людовик намерены объявить войну Нидерландам, чтобы «ограничить влияние государства, которое, выказывая столь часто неблагодарность по отношению к собственным основателям, сделалось притчей во языцех». Лишь тонкой дымовой завесой морали прикрыли высокие договаривающиеся стороны свои откровенные враждебные поползновения и чистую алчность. Договор был подписан 22 мая 1670 года, и теперь, как только высохнут чернила, Карлу предстояла деликатная миссия — подать его соответствующим образом большинству своих ближайших советников.
Арлингтон и упрямый, не терпящий возражений Томас Клиффорд — оба они уйдут из жизни правоверными католиками — уже поставили свои подписи под договором и, таким образом, прекрасно знали истинные намерения своего хозяина. Но Карл счел необходимым посвятить в дело еще и Бэкингема, Лодердейла и Эшли и, чтобы обвести их вокруг пальца, велел подготовить другой договор — фальшивку. В нем уже ничего не говорилось о возможности перехода Карла в католическую веру. В конце года под этим поддельным документом поставили свои инициалы все пятеро ближайших советников короля — Клиффорд, Арлингтон, Бэкингем, Эшли и Лодердейл. Из первых букв их фамилий составляется акроним: слово «Кабал», означающее интригу, политический маневр, подковерные сделки; но сам тот факт, что трое из пятерых не были посвящены в общий замысел короля, свидетельствует о том, что в этом акрониме содержится некая двусмысленность, подчеркивающая внутренний раскол и отсутствие доверия внутри тесного, казалось бы, круга. Именно к этому Карл и стремился. «Когда между мошенниками затевается свара, говорил он, — хозяин должен знать правду».
Миссия Генриетты Анны была исчерпана, и ей подошла пора уезжать. Карлу было явно жаль отпускать ее. Даже французский посол нашел необходимым поделиться с Парижем своим удивлением, что такой лукавый и непостоянный человек, как Карл, окажется способен на столь глубокое чувство, — брат и сестра крепко обнялись на прощание и, расходясь, не меньше трех раз оглянулись друг на друга. За этой демонстрацией чувств скрывалась и подлинная печаль, Генриетта Анна была уже сильно больна. За все время пребывания в Англии трапезы ее ограничивались несколькими глотками молока, она легко утомлялась. По возвращении домой Генриетта Анна, выражая сестринские чувства, отправила брату «первый письмо, который написан на англиски». К 29 июня состояние ее ухудшилось настолько, что она уже не вставала с постели, жестоко страдая от язвенных болей. На следующий день Генриетта Анна скончалась. «Верите ли вы в Бога, мадам?» — спросил ее в последние мгновения аббат Босье. «Всем сердцем», — якобы ответила умирающая, но, судя по словам английского посла, бывшего свидетелем этой сцены, думала она в эти последние минуты только о брате. «Я любила его больше жизни, — прошептала Генриетта Анна, — и умирать мне жаль только потому, что оставляю его».
Горе Карла было неизмеримо, он надолго погрузился в тяжелую тоску, и встряхнуться его заставила только необходимость завершить дело, в котором сестра сыграла столь значительную роль. Первое и главное — деньги. Когда в октябре 1670 года возобновила свои заседания палата общин, парламентариям было сообщено, что королю требуется миллион 300 тысяч фунтов на покрытие рутинных расходов по содержанию двора и на выплаты государственным служащим, а также 800 тысяч на строительство и перевооружение флота. Нужны эти деньги были срочно, так срочно, что Карл вопреки обыкновению пригласил депутатов в Уайтхолл и заявил, что считает угрозу со стороны Франции настолько серьезной, что изыскание средств на оборону должно стать первейшей заботой парламента. Последовало несколько предложений. Одно из них — налог на землю. Другое — на театры, столкнувшееся с энергичным сопротивлением. В конце концов было принято несколько постановлений о снабжении, а налог на прибыль и доходы принес флоту дополнительные 350 тысяч. Тем не менее когда Карл официально возобновил работу палаты общин, билль об обложении пошлинами импорта не прошел, и тогда уже сам король, который совсем не собирался вновь созывать сессию перед объявлением войны, отважился на экстраординарные и весьма рискованные меры, направленные на сбор наличных.
В практику работы правительства давно вошли займы, часто под заоблачные проценты, у лондонских банкиров. Займы делались под будущие налоги, которые выплачивались непосредственно банкирам. Если же эти так называемые «текущие платежи» приостановить, казначейство сможет направить высвободившиеся деньги на другие цели. Искушение вступить на этот скользкий путь было слишком велико, и Карл распорядился прекратить выплаты по казначейским векселям. Результат, чего нетрудно было ожидать, оказался ошеломляющим: взорвался даже обычно сдержанный Джон Ивлин. Он заявил, что эта акция — «не только удар прямо в сердце подданным его величества, не только ограбление вдов и сирот, одолживших ему свои деньги, но и непоправимый подрыв репутации самого казначейства». Действительно, пострадали по крайней мере два ведущих банка, в которых потеряли вклады как богатые, так и бедные, а долгосрочный эффект этого предприятия оказался таким, что самому Карлу пришлось впоследствии признать его «ложным шагом».
Столь же печальными стали последствия другого шага, который Карл предпринял в надежде укрепить свои позиции. 15 марта 1672 года он издал так называемую Декларацию о веротерпимости, которая приостанавливала действие карательных законов, направленных против религиозных меньшинств, и давала католикам право проводить мессы в частных домах, а диссентерам открыто отправлять обряды при том условии, что служба организуется в разрешенных властями местах, а священники должным образом рукоположены. Мотивы, толкнувшие Карла на этот шаг, представляются вполне либеральными, и цели он преследовал самые добрые. Декларация принималась, по его словам, «для успокоения умов моих добрых подданных», а также «для привлечения к нам иноземцев». И тем не менее действия Карла, как и встающие
