Однако этот план можно было осуществить, только одержав решающую победу на море, но, увы, английская стратегия военных действий не отличалась новизной, а исполнение оставляло желать лучшего. Полагаясь исключительно на преимущество в силе, союзники решили, что смогут рассеять флот противника, а затем блокировать вражеский берег. Но это было заблуждение. При сближении в Саусволдском заливе голландский флот разделился надвое и атаковал союзников. Пользуясь благоприятным течением и спешно выстраивая корабли в боевой порядок, англичане и французы приняли бой. Но все пошло не так, как задумывалось. Неверно прочитав сигнал, посланный с английского флагмана, французы вместо того, чтобы сблизиться с ним, двинулись в противоположную англичанам сторону, на юг. В результате единая эскадра раскололась надвое. Де Рютьер, понимая, что от его действий зависит судьба страны, навалился на герцога Йоркского. «Ройал Джеймс» загорелся и пошел ко дну. Многие уцелели, в том числе и адмирал запаса лорд Сэндвич, правда, ему не повезло: он пытался спастись на переполненной шлюпке, но она перевернулась, и адмирал утонул. Следующий день тоже не принес союзникам успеха. Яков по-прежнему рвался в бой, но неопытный французский флот действовал слишком неуклюже, никак не мог построиться в правильный боевой порядок, а когда ему все же это удалось, погода испортилась настолько, что пришлось отойти к побережью.
Это ничем, в общем, не кончившееся сражение обернулось тяжелыми людскими потерями — английские составили 2500 матросов и офицеров. Об одержанной победе объявили обе стороны, но ясно было, что стратегическое преимущество, хоть и небольшое, получили голландцы. Англичанам не удалось взять под контроль Северное море и таким образом создать плацдарм для высадки на голландском берегу. Ивлин прав в своей скептической оценке этого бесславного эпизода, который, по его словам, продемонстрировал лишь, «как глупо было рисковать столь блестящим флотом и терять так много людей, преследуя исключительно торговые цели да удовлетворяя амбиции». Людей сколько-нибудь понимающих итоги войны обмануть не могли, а грандиозный замысел Карла одержать победу на море, дабы разбогатеть, обрести силу и избавиться от парламентской зависимости, с треском провалился.
Чтобы хоть как-то выправить ситуацию, он отправил Бэкингема и Арлингтона в Голландию с дипломатической миссией. Политическая ситуация там в свете недавнего военного поражения от французов кардинально изменилась. Униженная нация искала козлов отпущения, и на их роль были выбраны лидеры республиканской партии братья де Витты. На старшего, Иоганна, когда он возвращался домой с заседания правительства, напали на улице какие-то молодчики и избили так, что он месяц пролежал в постели, а оправившись, написал прошение об отставке. В тот же самый день, когда де Витт стал жертвой нападения, Вильгельм Оранский был объявлен городским головой Дордрехта, примеру коего вскоре последовали другие крупные голландские города. Казалось, наследственные амбиции Оранского дома наконец удовлетворяются, и Карл решил воспользоваться этой драматической сменой декораций. Теперь он был более чем когда-либо уверен, что сможет заключить с племянником мир на выгодных для себя условиях. А условия эти были чрезвычайно жесткими: Карл считал, что ему в любом случае удастся застращать молодого человека, который к тому же явно готов заплатить за обретенную наконец-то власть любую цену. Прежде всего — компенсация военных убытков. Карл потребовал от голландцев 10 фунтов ежегодно с каждого за право ловить сельдь в английских территориальных водах. Таким образом, не нажившись, как собирался, на войне, Карл решил нажиться на мире; но, помимо чисто финансовых соображений, он хотел заручиться пусть и младшим, но важным союзником, который наверняка понимает выгоды покровительства короля и потому уступит ему во всем.
Но и этот расчет оказался построен на песке. Еще во время своей поездки в Англию, при близком общении с дядей, Вильгельм точно распознал его склонность обвести другого вокруг пальца; теперь же военный опыт лишь укрепил его собственный характер. Важно было, с одной стороны, не поступиться интересами своей страны, а с другой — не показаться неблагодарным по отношению к Карлу и его французским союзникам. Бэкингем и Арлингтон скоро убедились, с каким человеком им приходится иметь дело. Вильгельм прямо заявил, что, с его точки зрения, не в интересах Англии и далее крепить союз с Францией. В ответ на замечание Бэкингема, что патриотизм его неуместен, ибо Голландия — сторона явно проигравшая, он мрачно промолчал, и Бэкингем взорвался:
— Да, да, с вами покончено. Неужели вы сами не видите?
— Да, положение у нас тяжелое, — спокойно ответил Вильгельм, — но всегда остается надежный способ отказаться признать поражение: умереть на последнем рубеже.
Такой язык в ту пору при английском дворе не понимали, и Карла постепенно начала злить несговорчивость племянника. Он даже намекнул, чтобы заставить его покориться, что готов продолжить войну и тогда Вильгельм будет нести личную ответственность за новые жертвы и поражения голландцев, а они неизбежны. Столь откровенному шантажу Вильгельм Оранский не поддался. Точно так же он пропустил мимо ушей циничное замечание Карла, будто финансовые претензии англичан настолько ослабят купцов и судовладельцев республики, что это лишь усилит позиции самого Вильгельма в качестве городского головы. Дальнейшее развитие событий лишь укрепило его решимость действовать самостоятельно и давлению не уступать. Вильгельма глубоко потрясла гибель братьев де Виттов, которых буквально растерзала разъяренная толпа, однако же он с презрением отверг поползновения Карла использовать это убийство в своих интересах. А дело было так. Вильгельм получил от дяди письмо, в котором тот цинично предупреждал, что, если принц не остановит непопулярную в народе войну, его ждет участь де Виттов. «Не следует воображать, — с ледяным презрением писал он в ответ, — будто Ваши угрозы хоть сколько-нибудь меня напугали. Я не из слабонервных».
Это чистая правда, но, не будучи трусом, Вильгельм не был и героем-романтиком. Вести международные игры он умел не хуже Карла. Пока Бэкингем с Арлингтоном вели переговоры с Людовиком, изо всех сил пытаясь вырвать у него обещание не заключать с голландцами сепаратного мира, Вильгельм начал в Англии собственную пропагандистскую кампанию. Ее целью было не только изолировать своего воинственного дядюшку от окружающих его миротворцев (их число становилось все больше), но и убедить англичан, что их подлинные противники не добропорядочные голландцы, а католики-французы. Кампания шла с большим успехом, и вокруг Карла начала стягиваться сеть двусмысленности и подозрительности, в которой он вскоре безнадежно запутался.
Парламентарии этому всячески способствовали, и в конце концов королю пришлось созвать в феврале 1673 года сессию, в ходе которой он предполагал запросить новые фонды. Но еще до этого Карл предпринял ряд шагов, вполне ясно свидетельствовавших о решимости продолжать непопулярную войну. Он распорядился сформировать восемь новых полков для десанта на голландское побережье и одновременно, несмотря на зимнее время, держал в полной боевой готовности флот. Ясно обнажив таким образом свои намерения, Карл далее обратился к услугам тех участников «Кабала», которые по-прежнему полностью стояли на его стороне. Клиффорд, только что назначенный лорд-казначеем, сосредоточился на контроле над государственными расходами, а Энтони Эшли Купер, новоиспеченный лорд-канцлер, стал официальным представителем короля в парламенте. Расставив таким образом силы, Карл открыл сессию парламента 1673 года откровенно лицемерной речью.
Жестом чистого великодушия с его стороны, заявил король, было распустить парламент на столь долгие каникулы. Ему не хотелось беспокоить парламентариев просьбой голосовать за расходы (вотировать), пока в этом не возникнет крайней необходимости. Заявив, что продолжающаяся ныне несчастная война ведется «в интересах страны и ради ее чести», Карл далее оправдывал Декларацию о веротерпимости необходимостью «поддерживать мир дома в условиях войны с внешним противником». Уважаемым парламентариям нетрудно убедиться, что права, гарантированные католикам, куда как ограниченны по сравнению с правами, которые предоставлены диссентерам; точно так же легко увидеть, что новые воинские части сформированы исключительно для отражения агрессии противника, а отнюдь не для того, как кое-кто полагает, чтобы укрепить положение короля в своей стране. Предприняв таким образом попытку поводить парламентариев за нос, Карл далее обратился с просьбой вотировать новые расходы.
В поддержку политики короля выступил Шефтсбери. Карл с удовлетворением слушал, как этот крохотный тщедушный человечек и первоклассный оратор разглагольствует о любви короля к протестантам и патриотической ненависти к голландцам (о секретном протоколе к Дуврскому договору он не был осведомлен). Все более и более разгорячаясь, Шефтсбери мрачно живописал голландцев-республиканцев как «врагов монархического правления во всем мире». Англичанам, говорил он, особенно хорошо известны
