исключительно способный, но заносчивый экономист. А из любовниц Карла французов больше других беспокоила Луиза де Керуаль: близость этой дамы к Дэнби могла заставить последнего открыть кошелек для удовлетворения ее безмерных потребностей. Это было бы тем более огорчительно, что французы сами заваливали Луизу бриллиантами и вообще всяческими почестями и подарками. Короче, за этой дамой послу следует приглядывать, но не только за ней: недавно в фавор к королю попала еще одна хищница.
В 1675 году в Лондоне появилась Гортензия Манчини, герцогиня Мазарини. Приехала она сюда в поисках удачи, переодевшись мужчиной. К этому времени дама успела прожить весьма бурные и красочные годы. Племянница кардинала Мазарини, она обладала и богатством, и положением в обществе, и незаурядным, как у всех в этой семье, умом, который сочетался с полной свободой и бесспорной оригинальностью суждений. Именно это свойство и стало для нее подлинным благословением, ибо, выданная в пятнадцатилетнем возрасте замуж за Шарля де ла Порте де ла Мелерье, ставшего незадолго до этого герцогом Мазарини, она быстро убедилась, что этот на вид безупречно корректный молодой человек на самом деле — безнадежный шизофреник.
Муж не выпускал Гортензию на люди, а с англичанами вообще запрещал общаться. Заставлял неустанно молиться. Не разрешал садиться за стол с мужчинами. Рыскал по спальне в поисках злых духов, а не обнаружив оных, принялся за переустройство мира. Людовику он заявил, что является посланником архангела Гавриила и от его имени требует прекратить всякие отношения с любовницей. Король вежливо сообщал посланнику, что архангел Гавриил только что сообщил ему, что герцог — ненормальный. Разочарованный безумец удалился и, не сумев переделать общественную жизнь, обратился к искусству. Прихватив с собой молоток, стамеску и ножницы, он явился в богатейшую галерею дворца Мазарини. Не обращая внимания на заклинания хранителя, герцог набросился на скульптуры, и вскоре пол галереи покрылся мраморными гениталиями и белыми пышными грудями. Далее он вновь обратился к жене, отослав ее из Парижа в Бретань, подальше от похотливых взглядов мужчин. В ответ Гортензия завела бурный роман с шестнадцатилетним Сидони де Курселем, в результате чего угодила в женский монастырь. Напустив в дортуары мышей и сумев бежать на волю через дымоход, Гортензия в конце концов вернулась в Париж, где выяснилось, что муж отсудил и растратил большую часть ее состояния. Она помчалась в Италию, забеременела там, затем вновь оказалась в Париже — лишь затем, чтобы убедиться, что муж ее теперь представляет себя тюльпаном, нуждающимся в каждодневной поливке.
Это было уже слишком, и Гортензия удалилась в Шамбре, где у нее развился вкус к философским штудиям. С помощью любовника и одновременно наставника (он укрывался под именем аббата Сен-Реаля) она написала и обнародовала мемуары, сделавшие ее международной знаменитостью. Среди английских читателей Гортензии Манчини оказался и герцог Бэкингем. Перелистывая страницы этой удивительной истории, он вдруг подумал, что эта дама вполне могла бы отвлечь Карла от опасных чар Луизы де Керуаль, и пригласил ее в Лондон, где снял для гостьи дом в Ковент-Гарден.
Гортензия была дамой умной, искушенной и сейчас, когда ей исполнилось тридцать, находилась в расцвете зрелой женственности. Даже на де Ровиньи она произвела сильнейшее впечатление. «Никогда не видел, чтобы люди так побеждали время и так прекрасно сохранялись», — пишет он. Гортензия была наделена природной красотой не только тела, но и духа. «Когда ей исполнится пятьдесят, — продолжает де Ровиньи, — она остановится перед зеркалом и с удовлетворением отметит, что ничуть не изменилась». Тем не менее знаток женской красоты уступает дорогу дипломату. Де Ровиньи был свидетелем того, как ловко Гортензия уговорила совершенно очарованного ею короля выделить ей четырехтысячное (в год) пособие. Отметил он и то, что Карл лично занялся ее финансовыми делами, в частности возвращением драгоценностей, оставленных во Франции. Преемника де Ровиньи уведомили, что свое влияние при английском дворе Гортензия может использовать и против Людовика, так что лучше предложить — при всей чудовищной несправедливости претензий этой дамы, — чтобы ее бытом, хотя бы формально, занялась Франция.
Очаровав короля, Гортензия продолжала очаровывать Лондон, что ей удавалось благодаря неотразимому сочетанию прекрасной воспитанности и полной беспечности. В ее присутствии желал сверкать весь высший свет столицы. Остроумцы, и французские, и английские — Сент-Эвремон, дю Грамон, Бэкингем, — так и увивались вокруг Гортензии, а когда мужчины казались ей скучными, их вполне могли сменить придворные дамы. Особенно сблизилась она с дочерью леди Калсман леди Суссекс. В одних пеньюарах фехтовали они в Сент-Джеймском парке. Де Куртен — так звали нового французского посла — пунктуально отмечал «особые склонности» Гортензии и докладывал Людовику, что английский король открыто ухаживает за ней. «В дневное время он от нее практически не отходит, — пишет посол, — хотя ночи проводит, с кем ему заблагорассудится». Но в том-то и дело, что чаще всего это была Гортензия. Пройдя сквозь утомительную церемонию раздевания и укладывания в постель, Карл дожидался, пока во дворце все утихнет и слуги разойдутся по своим помещениям; тогда он вставал, одевался и неслышно направлялся в апартаменты любовницы.
В середине 1676 года наблюдательный де Куртен сообщал в Париж, что Луиза де Керуаль практически оказалась в тени и, может, имеет смысл отправить ее домой. Дело в том, что отставленная возлюбленная слишком уж откровенно демонстрировала свое горе. Она то и дело заливалась слезами, она умудрилась засорить чем-то глаз, из-за чего он искривился, она бледна, она исхудала, она беременна… Посол разрывался между состраданием и профессиональным долгом; однажды он провел с Луизой всю ночь, наставляя и утешая ее. «Она так трогательно печальна», — писал де Куртен Людовику, на которого, впрочем, эти слова не произвели никакого впечатления. Тогда на смену слезам пришла тактика. Пусть Гортензия Манчини пытается выставить Луизу вульгарной выскочкой, «толстушка» остается верной королю. Да и упускать своего счастья она не собирается.
Луиза начала обхаживать ненавистную чужеземную герцогиню. Она без умолку болтала с ней, а Гортензия, которой вообще-то вполне хватало самой себя, снисходила до того, чтобы слушать вполуха. Как-то Луиза непринужденно пригласила Гортензию покататься в своем экипаже. Здоровье ее заметно улучшилось, а вместе со здоровьем улучшилась и внешность. Де Куртен отметил происходящие перемены. Понимая, что от румянца, вернувшегося на щеки Луизы, отчасти зависит международная ситуация, он шепнул ей, что его повелитель, король Людовик XIV, чрезвычайно высоко ценит ее услуги. При лучах, которые отбрасывал Король-Солнце, Луиза так и расцвела, и де Куртен, передавая дела Полю Барилльону, предупредил своего преемника, толстяка и хитреца, что этой даме следует уделять особое внимание. Барилльон понял намек и вскоре писал Людовику: «У меня нет ни малейших сомнений в том, что, разговаривая с королем ежедневно, она вполне способна влиять на ход его мыслей». Но посол заблуждался. В его разыгравшемся воображении дело смешалось с удовольствием, а Карл давно уже разделял эти вещи. Тем не менее, воспользовавшись тем, что Гортензия слегка увлеклась приехавшим в Лондон с визитом принцем Монако, Карл вернулся к своей «толстушке». Так гуляка муж возвращается к привычным ласкам жены.
Пока Карл развлекался, Дэнби трудился. Ясно было, что главное сейчас — установить контроль над палатой общин, и Дэнби бомбардировал депутатов от придворной партии письмами с просьбой регулярно появляться в Вестминстере. Таким образом он надеялся обеспечить себе большинство, которое было нужно, ведь при всех своих реформаторских усилиях Дэнби нуждался в миллионе фунтов на расходы короля. Однако оппозиция с такой гигантской суммой не могла согласиться, ведь парламент отказал Карлу даже в военных кредитах. Столкнувшись с таким афронтом, король объявил в работе палаты перерыв и в знак крайнего неудовольствия происходящим даже отказался произнести традиционную речь, предшествующую закрытию сессии. Затем Карл обратился за помощью к Людовику, но тот, как выяснилось, не собирался немедленно выполнять своих обещаний. Понадобились дополнительные переговоры, а также предложение Дэнби попросить субсидий у Вильгельма Оранского, чтобы Людовик наконец тряхнул мошной. Постепенно Карл начал понимать, что, оказавшись между двумя умелыми европейскими кукловодами, можно вести двойную игру.
Он заручился согласием французов на роль посредника в отношениях между воюющими государствами и уже отправил своих представителей в Ниймеген, где бесконечно продолжалась мирная конференция. Приказав им продолжать укреплять союз с французами, Карл предпочел игнорировать попытки Дэнби и особенно сэра Уильяма Темпла задобрить принца Оранского. Не высказываясь прямо, что давно вошло у него в привычку, Карл вновь пытался понравиться всем. Результаты такого рода двуличия могли оказаться катастрофическими, и прежде всего для него самого. Если раньше он лелеял надежду стать
