политическом плане — человек слабый, двоедушный, им легко манипулировать, что и делают силы, совладать с которыми он не способен. В то же время, при всем своем раздражении, Людовик понимал, что гнев — оружие обоюдоострое и что как раз слабость Карла позволяет использовать его в своих интересах. В общем, с Карлом можно договариваться, а вот о Дэнби, этом непримиримом протестанте, того же не скажешь. Убедившись, что лорд-казначея не подкупишь, Людовик решил, что от него пора избавляться, и французскому послу было приказано снестись с парламентской оппозицией. Следующий шаг — Людовик прекратил выплачивать Карлу субсидии.
Уже самое начало сессии парламента, созванной в первые дни нового, 1678 года, показало, что французский посол (с помощью многоопытного и весьма сведущего де Ровиньи) поработал неплохо. Карл вновь оказался в столь знакомом ему тупике. У него не было денег. Им, как марионеткой, играли союзники, ему приходилось иметь дело с недружественным парламентом. Формы эта враждебность принимала скрытые. Прямо против военных приготовлений оппозиция не выступала, она лишь оговаривала свою поддержку выполнением определенных условий, притом весьма унизительных. Например, Карлу в нарушение существующих королевских прерогатив предлагалось в полном объеме информировать парламент о договоренностях с зарубежными монархами. Явно король был разгневан, тайно чрезвычайно обеспокоен. Громогласно осудив парламентариев, он спешно отправил Людовику послание, в котором выражал, по сути, готовность связать себя с Францией в обмен на ежегодную субсидию размером в 600000 фунтов стерлингов.
Людовик тем временем продолжал войну. Пал Ипр, за ним Гент. Католицизм расползался по Европе все шире, в Англии это вызывало нарастающую тревогу, и, хотя Карл, стремясь успокоить соотечественников, послал в Остенде небольшой отряд, а затем сформировал 30-тысячную армию, общественное мнение этим не удовлетворилось: люди слишком хорошо помнили, с какой легкостью ему удавалось собрать силы для защиты своих интересов дома. Оппозиция выказывала все большую настороженность относительно его истинных мотивов, и Карл вновь обратился к Людовику. Даже сейчас он хотел хоть что-то извлечь из своего безнадежного положения. Правда, козырь у него все же был — эта самая армия, состоящая из 30 тысяч штыков. И он, и Дэнби были уверены, что жажда избавиться от нее непременно заставит парламентариев вотировать военные кредиты. Людовик тоже отнюдь не был заинтересован в ее существовании, стало быть, и он возобновит финансовые вливания. Демонстрируя изворотливость обреченного, Карл надеялся, что заплатят все.
И лишь под самый конец своей хитроумной игры, когда французы и голландцы заключили Нимвегенский мирный договор, Карл убедился, что у Людовика нет ни малейших намерений выполнять свои финансовые обязательства. Оказавшись на краю финансовой пропасти, король и Дэнби подобно игрокам продолжали, уже проиграв, швырять деньги на кон. Парламент выделил 380 тысяч фунтов на расформирование собранной Карлом армии. Деньги пошли на то, чтобы ее сохранить. Кредиты брались, где только можно, и в конце концов стоимость содержания армии выросла до 750 тысяч фунтов. А ведь само ее существование было для многих знаком того, что Карл собирается утвердить в стране деспотический режим силой оружия. Парламент решительно отказался увеличить сумму ежегодных расходов короля, и тем не менее они росли. Бухгалтерский гений Дэнби ничем не мог помочь Карлу. Казна продолжала истощаться, и вскоре стало понятно, что финансовая политика государства превратилась в политику казино; королевский долг зашкалил за два с половиной миллиона фунтов.
Обессилевший король махнул рукой на все и перепоручил государственные дела Дэнби. Он вернулся к своему обычному распорядку жизни, и как-то во время утренней прогулки по внешней галерее Уайтхолла ему передали письмо. Спускаясь по лестнице, Карл прочитал его и уже у ворот Сент-Джеймского парка подозвал к себе принесшего письмо курьера: как все это следует понимать? Кристофер Киркби (так звали этого человека) сказал, что против короля существует заговор, жизнь его в опасности, нападения можно ждать в любую минуту, даже сегодня утром.
— Какого именно нападения? — спросил король.
— Будут стрелять.
Не выказывая никаких признаков страха, Карл сказал Киркби, что переговорит с ним у себя в спальне после возвращения с прогулки.
Глава 16
Паписты-заговорщики
К лету 1678 года Англия созрела для заговора. В последние месяцы люди обеспокоенно поглядывали на небо — все явно указывало на приближающуюся беду. Произошло не менее трех солнечных и двух лунных затмений, а в начале года комета с пылающим хвостом возвестила «потрясения, огнь, катастрофы» наряду с «беспорядками среди больших людей и знати». Волнения наверху сопровождались растущей подозрительностью внизу. Слишком много было унижений, слишком много бед. Чума, пожар, война — все это подрывает дух людей, а страх порождает чудовищ. Эти чудовища нередко принимали облик католиков вообще, а иезуитов в особенности. И сколь бы ничтожную, исчезающе малую часть населения они ни составляли, это был внутренний враг, коварная сила, готовая поставить на колени добрых протестантов.
С новой энергией звучали старые нападки на католические ритуалы. «Презираю эту смехотворную, абсурдную веру, — заявлял лорд Рассел. — Кусок хлеба, который преломляет священник, — и это наш Спаситель?!» Мало этого. «А что становится с хлебом, когда съешь его и переваришь, вы и сами знаете». — Лорду надо было все договорить до конца. На отвращение к разного рода предрассудкам накладывался страх перед политическими претензиями католицизма. «От папства идет понятие действующей армии и деспотической власти, — заявлял сэр Генри Кейпел. Раньше испанская корона, теперь Франция укрепляют среди нас корни папизма; надо их вырвать, тогда и деспотии конец». Такого рода высказывания порождали истерию, которую памфлетисты доводили до температуры кипения.
Перед глазами людей вставали страшные картины. «Посмотрите в сторону Смитфилда, — призывал своих читателей один автор, — и представьте себе, что вы видите своего отца, или мать, или кого-нибудь из самых близких и любимых родственников привязанными к столбу; их лижут языки пламени, глаза обращены к небу, они взывают к Богу, ради которого умирают. А ведь когда в нашей стране в последний раз утвердился папизм, такую картину можно было увидеть сплошь и рядом».
Уберечь людей от целенаправленного уничтожения, считалось, способна лишь протестантская монархия. Вот фон, на котором Карл договорился о встрече с Кристофером Киркби, человеком, случайно попавшимся ему на дворцовой лестнице. Вернувшись с прогулки, король спросил, что Киркби известно о предполагаемом покушении на его, Карла, жизнь. Тот сказал, что двое католиков — бенедиктинец Томас Пикеринг и иезуит брат Джон Гроув поклялись застрелить его. Если не получится, король будет отравлен врачом своей жены сэром Джорджем Уэйкменом. Карл недоверчиво спросил Киркби, откуда тому все это известно, и в ответ на заверение, что источник сведений надежный, велел привести носителя этого источника во дворец в тот же день, между восемью и девятью вечера.
Информатором Киркби оказался полубезумный священник-пуританин Израэль Тонг. В молодости Тонг выказывал способности к исследовательской деятельности, работал в Оксфорде, получил степень доктора богословия. В годы Реставрации он влачил довольно жалкое существование, перебиваясь кое-как, пока наконец в 1666 году не получил место в церкви Св. Марии в самом центре Лондона. Три месяца спустя надежды и жилье Тонга сгорели в Большом пожаре, а вместе с ними сгорел и его разум. Он теперь был убежден, что иезуиты не только подожгли город, но и покушаются на страну в целом. В доказательство этого Тонг принялся за перевод огромного труда под названием «Иезуитские нравы», но стиль оказался настолько тяжел, что издатель, поняв, с кем связался, остановил публикацию, не дожидаясь появления третьего, самого пухлого тома. Этот удар лишь еще более помрачил разум бедняги. Тонг целиком погрузился в создание чего-то похожего на историю иезуитов, но как раз в этот момент в его жизни появился человек, готовый, кажется, укрепить самые безумные из его страхов.
Титус Оутс был гением мошенничества, а фантазии его были так же дики, как уродлива внешность. Люди с отвращением отшатывались от него. «Брови расположены низко, — пишет один современник, —
