будущее.
Король вполне ясно видел, что имеет дело с объединенной и хорошо организованной оппозицией. Политические дарования Шефтсбери определялись в немалой степени тем, что он умел распознать подноготную того мира власти, который ему открывался. Это был не только способный, хотя и высокомерный, лидер своей партии, он еще и чутко улавливал пульс общественного мнения, и поэтому растущее политическое самосознание нации было важной составной частью его деятельности. Шефтсбери был преисполнен решимости укрепить атмосферу, благоприятную для политической карьеры, и ради этого вознамерился использовать возможности, предоставляемые ему продолжающимися волнениями вокруг папистского заговора. В частности, он собирался подтолкнуть процесс над пятью пэрами, якобы вовлеченными в него, и добиться осуждения сэра Джорджа Уэйкмена, бывшего врача королевы, которому будто бы дали взятку за отравление Карла. С запутанной ситуацией, в которой оказался Дэнби, тоже надо было что-то решать, и если все три дела дойдут в парламенте до своего логического исхода, Карл рискует стать жертвой таких разоблачений и оказаться в положении, которое не сможет контролировать. Это заставило короля пойти на шаг, всегда имеющийся в его распоряжении. Пока члены двух палат пререкались, что следует рассмотреть сначала: дело Дэнби или дело пэров, — Карл отправил парламент на каникулы, иронически заметив при этом, что возникшие разногласия разочаровывают его в тех больших надеждах, которые он возлагал на депутатов этого созыва.
Даже по собственным меркам новый, неискушенный парламент достиг весьма немногого. По сути дела, он ввел лишь одну законодательную норму — правда, она ненароком возымела крупные последствия. В стремлении ограничить прерогативы королевской власти парламентарии переключили свое внимание на право короля подвергать своих подданных тюремному заключению на основании своего постановления. Вопрос оказался сложным, очень запутанным, так что первоначальный замысел вскоре потонул в массе деталей. Вышло так, что, разбираясь в них, парламентарии приняли акт, которому предстояло сделаться краеугольным камнем британских свобод. Согласно давней традиции, арестованному в письменном виде предъявляется Акт о лучшем обеспечении свободы подданного и о предупреждении заточения за морями — судебный приказ о доставке в суд, где рассматривается его дело. Однако же в последнее время вокруг этой нормы возникли жаркие споры, адвокаты без устали толковали о том, кто, собственно, имеет право предъявлять этот акт — только Королевский суд или кто-нибудь еще, а также достаточно ли в иных случаях этого предъявления, чтобы учесть все возможные последствия. Парламентарии твердо решили, если уж не удается ничего другого, хоть с этой проблемой справиться раз и навсегда; так, без шума, почти без обсуждения, был принят этот акт — закон о неприкосновенности личности, предписывающий доставку арестованного в суд в течение строго определенного срока. Даже у Карла были основания радоваться этому небольшому завоеванию, ибо принятый закон давал ему возможность прикрыть и Дэнби, и пятерых пэров, арестованных фактически по произволу парламента.
Но тогда акт казался чем-то совершенно незначительным по сравнению с процессом врача королевы сэра Джорджа Уэйкмена. Некогда Израэль Тонг обвинил Уэйкмена в злоумышлении — покушении на жизнь короля. Оутс и Бедлоу с энтузиазмом подхватили эту выдумку, а теперь в ее пользу высказался и третий лжесвидетель — Майлз Прэнс. Эта массированная попытка подорвать репутацию королевы оказалась тактической ошибкой по целому ряду соображений. Даже будучи католичкой, Екатерина пользовалась большим уважением как со стороны власть имущих, так и в народе. В отличие от экстравагантной, во все вмешивающейся, повсюду себя демонстрирующей Генриетты Анны Екатерина вела себя скромно и достойно. Это определенно была добродетельная женщина, делавшая все от нее зависящее, чтобы войти в жизнь своей новой родины, и даже не сетующая на многочисленные измены мужа. Такое поведение явно сыграло ей на руку в период расследования в палате лордов ее мнимого участия в папистском заговоре; в то же время на таком фоне Карл чувствовал себя виноватым и не мог не выступить в ее защиту.
Тем не менее были и такие, кто желал бы развода Карла со своей бесплодной женой; правда, и в этом случае самое большее, на что могла бы рассчитывать оппозиция вигов, — рождение наследника- протестанта, а отнюдь не уменьшение властных полномочий короны как таковой. Потому предпочтительнее было бы, на взгляд многих, признать Екатерину виновной в преступных деяниях или замыслах — это позволило бы представить дело таким образом, что источник католической заразы — сам двор. Не из одних лишь соображений чести и не по зову совести Карл лично вмешался в процесс над врачом: он прекрасно понимал, в какое щекотливое политическое положение попадет, если над Екатериной нависнет серьезная угроза. В результате его вмешательства традиционная форма показательного процесса по обвинению в измене перевернулась с ног на голову. Ключевые свидетели со стороны защиты получили возможность лично присутствовать на процессе (по существующему порядку им даже повестка с вызовом в суд не должна была вручаться), а Уэйкмена ознакомили с деталями выдвинутого против него обвинения. Одновременно был оказан нажим на неуступчивого Скроггса с целью вынесения им нужного приговора. Судья не подвел. Действуя в своей обычной агрессивной манере, он загнал в угол Оутса и других свидетелей обвинения, а присяжным дал понять, что ожидает вердикта «Не виновен». Так оно и получилось. Теперь, казалось, волна антипапской истерии должна была наконец пойти на спад.
Отправив в очередной раз парламент на каникулы, Карл возобновил переговоры с Людовиком. Несмотря на былые неудачи, он по-прежнему тщеславно полагал, что способен заключить выгодную сделку с самым тонким дипломатом в Европе. Однако же если домашними делами Карл действительно занимался искусно, то четыре летние встречи с Бариллоном показали, что на ниве международной дипломатии он — любитель. Не исключено, конечно, что сказалась усталость и подступающая серьезная болезнь, но, так или иначе, урожай он собрал крайне скудный. К тому же Карл с самого начала вел переговоры с позиции не силы, а слабости, поскольку Людовику было выгодно исключить охваченную смутой Англию из участия в европейских делах.
Другое дело, что масштабы смуты Карл сильно преувеличивал (а стало быть, преувеличивал и слабость своей позиции), потому и выглядел готовым с благодарностью принять любую подачку. Такого переговорщика обвести вокруг пальца легче легкого. Бариллон на этом и сыграл. Посол ясно дал понять Карлу, что если он рассчитывает на помощь Людовика, то сначала надо добиться его доверия. Но как? Единственное, что мог сделать английский король, — объяснить свою антифранцузскую политику происками Дэнби и просто попросить поверить себе на слово. А дальше предстояло обратиться с просьбой о большом займе. Бариллон был уверен, что на руках у него все козыри, и вел себя решительно и напористо, в духе своего господина. Если парламент соберется на очередную сессию — никаких денег. Сохраняются не только дух, но и буква всех прежних соглашений. Понимая, что перекрывает потенциальные каналы получения средств дома без гарантии зарубежного займа, Карл самым постыдным образом согласился на все требования и взамен получил какие-то жалкие 500 тысяч ливров. Ничего серьезного достичь ему не удалось, ибо и предложить он ничего серьезного не мог, и вскоре, униженный и больной, слег в постель.
Скорее всего это был острый приступ малярии. Лечили короля хинином, средством, к которому он — «самый любознательный король во всем мире и к тому же величайший попечитель наук» — проявлял живой интерес. Несмотря на упорное сопротивление медицинских светил, Карл всячески поощрял нервничающего Роберта Тейлора применять именно это средство. Таким образом, его содрогающееся, покрытое потом тело стало полем битвы малярии и хинина, а меж тем собравшиеся у постели больного приближенные не сводили с него тревожных взглядов, заботясь не столько, быть может, о его здоровье, сколько о будущем страны. Карл был монархом сильным, это все признавали, но ему пятьдесят, и он серьезно — не исключено, что смертельно, — болен. Вопрос о престолонаследии совершенно неожиданно из теоретической плоскости переместился в повестку дня — или, во всяком случае, в любой момент мог стать проблемой, требующей срочного решения. Что делать с законным — пока законным — наследником герцогом Йоркским? Готова ли нация принести присягу на верность королю-католику? Или все же следует лишить его права на престол и рассмотреть кандидатуру фаворита вигов герцога Монматского, который всячески демонстрирует свои протестантские симпатии?
Монмат популярен, а недавние события только прибавили ему популярности. Он обладает влиянием в армии, волнения в Шотландии позволили ему проявить свои военные дарования. Вечно беспокойные ковенантеры взбунтовались в очередной раз, а когда против них прямо выступил архиепископ Шарп, они вытащили его из экипажа и буквально разорвали на куски на глазах у дочери. Затем ковенантеры разбили правительственные войска, и на усмирение бунта был послан во главе вновь сформированного отряда
