– Бутылку поставишь – хозяином станешь!
Это был коренастый широкоплечий мужчина лет тридцати пяти. Поверх толстого свитера на нем была надета еще белая магазинная куртка, грязная и рваная на рукаве.
Я взял себе ящик, сел рядом с ними и поскорее закурил, чтобы чем-то занять руки.
Они со звоном сдвинули стаканы.
Я понял: они не предложат мне выпить.
Кулак оттопырил нижнюю губу, потянул носом, прислушиваясь к тому, как водка прошла в его утробу.
Только теперь я увидел, что он сильно постарел, обрюзг, и по щекам пролегли вертикальные морщины.
– Как ваша машина? – спросил я.
Он сунул в рот кильку и, зажевывая ее хлебом, ответил:
– Машина на колесах. И в гараже. Помнишь, на чем она была?
– На чем?
– На чурбаках. Так вот – она уже не на чурбаках, а на колесах. И в гараже.
– Вы ездите на ней?
– Нет. Она еще не может ездить. Много работы с двигателем. Но она уже на колесах.
– Кильку бери! Угощайся! – сказал мне грузчик.
Это было равносильно унижению. Он принимал меня за малолетку, а может, просто за дурака. Зачем закуска без водки?
Но повинуясь его словам, я взял кильку, и теперь у меня оказались занятыми обе руки: в одной дымилась сигарета, в другой, зажатая в подушечках пальцев, висела килька, с которой капал рассол.
– А Меньшенин? Начальник лагеря? – спросил я.
И поскорее положил кильку в рот.
– Жив, – отозвался Кулак. – Трепались: два месяца – и на кладбище! Он еще сто лет протянет!
– Передайте ему от меня привет.
– Поеду – передам. Разливай до конца! – кивнул он грузчику.
Грузчик плеснул остатки водки в стаканы.
– А как Вера Станиславна? – наконец спросил я.
И все во мне замерло. Мне почему-то почудилось, что я сейчас узнаю, что она никуда не уехала и находится где-то рядом, совсем близко от нас.
Кулак посмотрел на меня мутноватыми, вдруг озлобленными глазами, и спросил:
– Вера Станиславна? Это кто?
Я похолодел.
– Старшая пионервожатая, – проговорил я неуверенным голосом.
– Ах, старшая пионервожатая! – воскликнул он. – Как же, как же!
И я почувствовал: грозное облако накрыло нас.
Кулак развел в стороны ручищи и замахал ими, как птица крыльями.
– Улетела!
– Улетела? – пробормотал я в смущении. – Куда?
Не мог же я выдать ему, что давно знаю об этом, и не задать вопрос.
– Далеко. На Дальний Восток. С летчиком, чтобы одной не было скучно.
Я нервно пожал плечами.
– Бросила меня жена моя, пионер. Еще о чем спросишь?
Надо было уходить. Но я как прирос к ящику.
– Ладно тебе, – сказал грузчик. – Улетела и улетела. Не переживай!
– Нет, не ладно, – грозно заговорил Кулак. – Летчик с блондинкой летят в самолете. А блондинка – моя жена. Не ладно! Но я им хороший подарок на этот дальний перелет преподнес. Отличный подарок. Они его никогда не забудут. Я этого летчика метелил, на нем живого места не осталось. У меня кулаки – сталь! А ей, родимой, – по сердцу! За все сразу! Восемь лет ни одного разочка не тронул, а тут вложил от души! У ног моих на полу целый час корчилась вот с такими глазищами, руками воздух цапала, не знала, то ли продышится, то ли сдохнет на месте. И никакой жалости!
Мне теперь трудно вспомнить последовательность всего произошедшего. Сквозь какое-то мелькание, туман, сумбур, помешательство я увидел свою руку, с размаха летящую в лицо Кулаку.
Он сразу схватился за лицо, а я от удара, потеряв равновесие, упал на бок.
И сейчас же я вскочил на ноги.
Грузчик тоже вскочил со своего места, совершенно не соображая, что вдруг произошло и как теперь поступать.
Кулак провел ладонью по губам, потом взглянул на меня.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
– Неслабый удар, – мрачно произнес он. – Для твоего веса неплохо. Но если ты теперь не объяснишь мне, почему ты меня ударил, то через минуту здесь от тебя будет лужа.
Он поднялся с ящика, громадный, в распахнутом темном пальто, сделал ко мне шаг и закрутил мою куртку у меня на груди в свой кулак.
– Так почему?
Я молчал.
Он тряхнул меня, повалил, действуя только одной рукой, на спину и стал волохать из стороны в сторону по асфальту, словно хотел мною вытереть двор.
– Почему? – повторял он. – Почему?
– Потому что я любил ее! – заорал я ему в лицо.
– Любил... Веру?
Он был потрясен.
– Когда?
Он продолжал прижимать меня к асфальту. Из его руки нельзя было вырваться. Да я и не пытался вырваться. Даже если бы я вдруг сумел вырваться, неужели мне теперь позорно спасаться бегством? Я смотрел ему прямо в глаза.
– Это там, в лагере? – спросил он. – А... она тебя?
Но я уже не мог ему ответить. Я весь был один мой ненавидящий взгляд, направленный ему в глубину зрачков. И он понял, что этот мой взгляд и есть утвердительный мой ответ.
– Ты.. ее... трогал? Ты прикасался к ней?!
Его тяжелый кулак оглушил меня.
На меня рухнули ящики.
Дальше все было как во сне.
Я катался в куче ящиков, дергаясь от ослепительных ударов, которые сыпались на меня один за другим.
– Вова! Вова! – кричал грузчик. – Убьешь! Наврал он! Дурак! Пацан! Убьешь насмерть!
– Не наврал! – хрипел Кулак. – Этот не наврет!
С трудом грузчик оттащил его от меня.
– Оставь! Пусть лежит! Он не скоро поднимется! Я тебе еще бутылку ставлю, только оставь! Срок получишь! И я тут с тобой! Все равно все то – отрезанный ломоть!
Кулак вырвался из его рук, подбежал ко мне и с размаху ударил ногой в бок. Боль была так остра, что я, даже сквозь свое полубессознательное состояние, закричал.
– Не отрезанный! Для меня – не отрезанный! – прохрипел он.
И быстро пошел прочь.
Я смутно видел его темную удалявшуюся в подворотню фигуру. Наконец она растаяла в ярком солнце.
Грузчик склонился надо мной:
– Алё! Ты жив?
Рот мой был полон крови.
