Он поднял меня, усадил на ящик.
– Не упадешь? Я тряпицу принесу, утру тебя. Не хватало мне здесь милиции!
Щурясь от боли, я с трудом провел ладонью по лицу. Вся ладонь густо измазалась в крови. Я обтер ее о брюки и опять провел ею по лицу.
В голове моей глухо гудело, я сплевывал кровь на асфальт и видел вокруг себя эти яркие красные плевки.
Грузчик вернулся с мокрой холодной тряпкой и стал вытирать мое разбитое лицо.
– Идти сможешь? – спросил он. – А то тут на виду очень.
Поддерживая меня под руку, он втолкнул меня через заднюю дверь в служебное помещение магазина, провел по коридору мимо мешков и ящиков к умывальнику и сам открыл мне кран.
Я стал умываться ледяной водой, сильно бьющей из темного медного крана.
– Ну ты даешь, парень! – бормотал грузчик. – Он мог убить тебя, как муху. – И вдруг спросил заискивающим голосом: – Чего, на самом деле было у тебя с его Веркой? Не может же быть! Скажи, что придумал!
Я молча умывался, и он понял, что я ничего не скажу ему.
Он дал мне грязное вафельное полотенце, и я вытер им руки и лицо.
Потом он вывел меня тем же путем обратно во двор и сказал уже зло, властно:
– Дуй отсюда! И никогда сюда не приходи! Не дай боже тебе еще раз сюда прийти!
Я прошел подворотню и оказался на улице.
Меня шатало. Очень сильно болели правая нога и бок. Но я уже начал ясно видеть, и в мозгах моих прояснилось. Пожилая женщина, проходя мимо меня, с ужасом меня оглядела.
«Наверное, я хорош, если она так испугалась, – подумал я. – Надо отсидеться в каком-нибудь укромном месте».
Я пошел в Михайловский сад. Там я сел на пустую скамью в глубине кустов за детской площадкой и долго сидел, постепенно приходя в себя. Потом в общественном туалете еще раз умылся, более тщательно, даже застирал брюки. И осторожно ощупал живот. В животе нигде не было больно. Хорошо, что он ни разу не сумел попасть мне ногой в живот и в пах.
Ехать в транспорте в таком виде было нельзя. Я побрел пешком. Было далековато, но я решил, что это к лучшему. По дороге обдумаю случившееся.
Во рту еще накапливалась кровь, и я сплевывал ее в урны, низко наклоняясь, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Главное, не оказалось бы дома матери! – думал я. – Но она утром обещала, что после работы поедет к Аркадию Ахмедовичу».
Я вышел к Неве. Неожиданно и резко меня ослепила сверкающая белизна.
На одном из гранитных спусков я спустился по веерообразной лестнице к воде.
Река была сплошь покрыта льдом. Единой массой он двигался по течению вместе с черной весенней водой в каменных берегах, на которых светлели друг за другом разноцветные пятна зданий. Над плывущим льдом висели на тугих крыльях черноголовые чайки. Шпиль Петропавловского собора прямым разорванным лучом горел в воде, которая оставалась между крупных льдин зеркально гладкой. Льдины пересекали его золотое отражение, и оно от этой прерывистости мерцало.
Я смотрел на льдины. У меня сильно болела грудная клетка. Его последний удар ногой был очень болезненным. Спустя несколько дней мать заставила меня пойти к врачу, и сделанный рентгеновский снимок показал, что у меня сломано нижнее ребро. Но несмотря на мучительную боль, я ни о чем не жалел, я знал, что сегодня совершил что-то очень важное в моей жизни. Я долго ждал от себя: смогу ли я это совершить? И вот: совершил! Не случайность открыла ему правду, не посторонний человек, не с Верой вдвоем застал он меня испуганным любовником. Я сам открыл ему все. И пусть теперь эта правда уже ничего не меняла в моих отношениях с его бывшей женой, но я наконец рассчитался за мой грех перед ним. Моя любовь сегодня впервые очистилась от лжи, от чего-то гнусного, мелкого, недостойного настоящей любви. Я больше не был в долгу перед ним. Я больше не боялся его. Я чувствовал себя настоящим мужчиной. И не важно, что это случилось так поздно. Важно то, что это случилось. Я стоял над движущейся во льду рекой. И вдруг я понял, что вместе с этой свободой от лжи, которую я только что обрел, я обрел и другую свободу – я почувствовал, что здесь, сейчас, вместе с этим освобождением ушла от меня и она, Вера Брянцева, моя первая женщина, ушла навсегда, и отныне она лишь прошлое мое, она невозвратима, как невозвратим ни один период жизни человека, ни одно прожитое им мгновение, и место в моем сердце впервые вновь свободно.
Пройдет десять лет, и я буду стоять на этом же самом спуске к воде напротив Петропавловской крепости, и в моих объятиях будет трепетать, чуть приподнявшись на носках, чтобы губы наши могли слиться в поцелуе, другая женщина. Имя этой женщины будет... Впрочем, я еще не знаю ее имени. Ведь эти десять лет еще не прожиты мною.
Я стоял над рекой, и светло было вокруг. Внезапная радость предчувствия нового охватила меня, как охватывает тело странника свободный вольный ветер. Как всегда волновали меня предчувствия, предощущения, какие-то странные, но сладостные полеты мечты вперед сквозь время и назад сквозь время, эти удивительные ощущения и состояния то прозрения будущего, то какой-то давней, быть может, еще дожизненной памяти – я был тут, я видел это! И пусть эти сверкающие секунды были кратки, они, как мелкие драгоценные камни, были рассыпаны по всей моей жизни, и это мгновенное духовное прозрение всегда было оптимистично. Возможно, что-то было даже и большее в этих внезапных озарениях, предвидениях, духовных взглядах, смущениях, неясных движениях души, странностях пейзажей, потерях ощущения времени. Но – что? Я пока не в силах был постичь.
Возле самых моих ног, подо мною и впереди меня, и справа и слева, шурша, сталкиваясь, сближаясь друг с другом и удаляясь друг от друга, двигались льдины. Солнце крестообразно вспыхивало в талом ледяном крошеве, которое плыло рядом с ними. И громадный мост с выгнутыми железными пролетами частями отражался в свободных пространствах зеркальной воды. А в небе поперек движения льда бесшумно летели крупные облака.
Еще не прожитая мною, моя будущая жизнь смотрела на меня отовсюду.
