Голос более низкий и грубый, чем у Беки. Кто это может быть? В полном смятении я пыталась подобрать имя.
Он закрыл дверцу холодильника, и мы остались в темноте.
– Мистер Веркюэль! – позвала я охрипшим голосом. Пес лаял безостановочно.
– Сейчас придут соседи, – шепнула я.
Минуя меня, он задел меня плечом. Я отпрянула и тотчас же по запаху поняла, кто передо мной.
Он был уже у двери. Пес зашелся лаем.
– Флоренс тут больше не живет, – сказала я и включила свет.
Одежда на нем была чужая. А может, это просто такая мода. Куртка на взрослого человека и слишком длинные брюки. Один рукав пустой.
– Как твоя рука? – спросила я.
– Мне нельзя двигать рукой.
– Отойди от двери, – сказала я.
Когда я приоткрыла дверь, пес попытался на меня прыгнуть. Я слегка стукнула его по носу: «Сейчас же замолчи! – Он тихонько заскулил. – Где твой хозяин?» – Он навострил уши. Я снова закрыла дверь.
– Что ты хотел? – спросила я мальчика.
– Где Беки?
– Беки мертв. Его убили на прошлой неделе, когда ты был в больнице. Застрелили. Он умер мгновенно. На следующий день после того, как вы разбились на велосипеде.
Он облизал губы. В нем чувствовалась какая-то загнанность, неуверенность в себе.
– Хочешь съесть что-нибудь? Он покачал головой.
– Деньги. У меня нет денег на автобус.
– Я дам тебе денег. Но куда ты собрался ехать?
– Мне нужно домой.
– Прошу тебя, не делай этого. Я знаю, о чем говорю, я видела, что творится на равнинах. Обожди, пока жизнь снова не придет в норму.
– Она никогда не придет в норму.
– Пожалуйста, не будем опять начинать этот спор, у меня нет на это ни времени, ни желания. Побудь здесь, пока все поутихнет. Пока ты не поправишься. Почему ты ушел из больницы? Тебя выписали?
– Да, меня выписали.
– Чья это на тебе одежда?
– Моя.
– Это не твоя одежда. Где ты ее взял?
– Моя. Мне ее друг купил.
Он лгал неумело, как всякий пятнадцатилетний подросток.
– Присядь. Я дам тебе что-нибудь поесть. Потом ты сможешь выспаться. Подожди до утра, а там решишь, что делать дальше.
Я вскипятила чай. Он сел, не обращая на меня никакого внимания. То, что я не поверила его рассказу, ничуть его не смутило. Ему было все равно, верю я или нет. Что он мог обо мне думать? И думал ли обо мне вообще? Был ли он думающим человеком? Нет, в отличие от Беки он был бездумным, бессловесным, лишенным воображения. Но он жив, а Беки умер. Смерть выбирает тех, в ком больше живости, а флегматики выживают. На свою беду Беки оказался слишком подвижным. Я никогда не боялась Беки. Что касается этого мальчика, я бы так не сказала. Я поставила перед ним чай и бутерброд, сказав: «Пей, ешь». Он не шелохнулся. Облокотившись на стол, он крепко спал. Глаза у него закатились. Я потрепала его по щеке: «Проснись!» Он вздрогнул, выпрямился, откусил кусок и принялся поспешно жевать. Но челюсти двигались все медленнее, и он остался сидеть с полным ртом, оцепенев от усталости. Я взяла у него бутерброд и подумала: «Попав в беду, они являются к женщине. Вот и он явился к Флоренс, только Флоренс больше нету. Где, интересно, его собственная мать?»
В комнате Флоренс он на минуту опомнился: «Велосипед», – пробормотал он.
– С ним все в порядке, он у меня. Просто Надо его починить. Я попрошу мистера Веркюэля.
Итак, этот дом, в котором жили когда-то мы с тобой, превратился в убежище, в перевалочный пункт. Дорогое мое дитя, я пребываю в тумане заблуждения. Времени остается так мало, а я все еще не нашла пути к спасению. Насколько в моих силах исповедаться, я исповедуюсь тебе. Ты спросишь, в чем мое заблуждение. Если бы я могла положить его в банку, словно паука, и послать тебе, я бы это сделала. Но оно, подобно туману, везде и нигде. Я не могу указать на него, определить его, назвать его по имени. Неохотно, с трудом, я все же решаюсь произнести первое слово. Я не люблю этого ребенка, того, который спит в комнате Флоренс. Тебя я люблю, а его нет. У меня совсем нет боли за него, ни в малейшей степени.
Да, ответишь ты, любить его мудрено. Но нет ли в том, что он нелюбим; также и твоей вины?
Я этого не отрицаю. И в то же время я этому не верю. Мое сердце отказывается считать его своим ребенком, вот и всё. В глубине сердца я желаю одного: чтобы он ушел и оставил меня в покое.
Таково мое первое слово, моя первая исповедь. Я не хочу умирать, пребывая в этом состоянии – в
