от поцелуя. Про сердечное ведомство ледащих и кряжистых пацанов, от имени которых, мысли которых, робкие и не очень, вещают члены семьи – Шаганов и Андреев, призванные даже про ералаш в голове написать улыбчиво, с проглоченной слезой. Он написал про незнакомых людей как про знакомых, и они стали нам родными. Он славит тихих людей, не ведающих воя, прося оконного «За Родину!»; затюканного службиста, способного, оказывается, спеть Дусе серенаду, про Кольку в замасленной фуфайке, про листопад, про безмерную вину после дурацкой ссоры («Сяду на последний я автобус, и к тебе приеду, и скажу: как скучаю, твой не слыша голос, как я нашей дружбой дорожу»). Про усталость после марафонского марш-броска, мозг не работает, целуй меня, целуй, и целует Маня Андрюху, а Лола Кирилла Андреева, а Расторгуев спасен любовью Наташи и песнями ИМ, и девчонки фабричные пишут любовные sms-ки, и Дайнеко грезит о принце, и «в нашем городе Новый год, и я снова живу».
Игорь, спасибо!
Улыбаюсь.
Лучусь.
Группа, с помощью Матвиенко переплавившая пубертатные эмоции в арт-продукт.
Наутро после демонстрации «Туч» ИМ сказал мне по телефону: «Все, они влюбили в себя страну». Это к вопросу о просчитанности успеха. Ее, просчитанности, не было. Потому что реплику ИМ говорил потерянным голосом.
Вначале наполеоновских планов не было. Вначале было понятное каждому нищему желание барахольно-желудочного улучшения жизни.
Мои суждения и оценки, посвященные «Иванушкам», далеки от беспристрастности и, вне всяких сомнений, благодушны.
С Григорьевым-Аполлоновым я пил до опузырения (сейчас так, чуть-чуть), с Игорьком Сориным научился курить сигары. С ними обоими я стоял у ночного сочинского моря в божественном восторге и тоске, среди немолчного шума и пылающей звездной бездны, и болтали о славе, девчонках, не зная еще, какие сюрпризы нам приготовила сучковатая и великодушная судьба.
Любуясь собой перманентным образом, я иногда даю отдохнуть своему нарциссизму, и вот теперь, в первый день МОЕГО месяца, я с утра перебираю архив, и за одним походом объясню, откуда взялся очаровавший всех очерк «Славные ублюдки».
Природа всех разговоров о будущности нашей Великой, но и Смешной Страны включает в себя слова «инновации», «нанотехнологии», прочую хуйню, но я не слышу или слышу редко слово ЛЮДИ.
Я поспорил с кем-то, что возьму трех людей из моего окружения, никогда не унывающих, четко знающих, куда плыть, хотя вру, ведающих, что такое сомнение и значение выражения «повесить нос на квинту»: успешные только такими могут быть. Многосложными. Как я.
Все трое узнали, всяк на свой манер, тщету стремленья к славе, все трое, все на свой манер, счастливы и одиноки, и я доподлинно знаю, что они, как и я, не боятся сложностей и тех из вас, кто особенно туп.
Можно влюбить в себя Вселенную, можно объявить ей священную войну. Первое, между нами, много сложнее. Фронда удобна: ты вроде и Шон Пенн, костерящий Голливуд, а свою двадцатку за роль облизываешь, повизгивая, со всех сторон.
Не то – любить Вселенную, дружить с ней: трудностей, возникающих при установлении таких сусальных отношений, не может представить и самое гибкое воображение.
Буду презирать себя за этот штамп всю оставшуюся жизнь, но куда ж без него: любовь и дружба – это работа. Надо фаршировать окружающее пространство сантиментами, колючее оно какое-то.
Для вас нисколько не будет ново, что я паренек решительный и недолго думаю, прежде чем подвергнуть остракизму людей злых, кичащихся буржуазным прищуром, но не чутких, по-интуристски бодрых пустомелей, способных только на картинные сетования на всеобщий распад.
Я приятельствую, товариществую, тем более дружу с такими людьми, которых отличает невероятная влюбленность в жизнь.
Со славными ублюдками, не приемлющими формальности в контактах с себе подобными.
С изящными людьми, собственноручно строящими свою жизнь, разбитую по кадрам, где в одном – слезы, в другом – взгляд в прекрасное далеко, в третьем – страстный поцелуй.
Я люблю людей, коллекционирующих ощущения. Я коллекционирую-таки людей. Такие люди, полагающие малейшее дуновение ветерка многозначительным мигом, близки мне, я по ним сверяю часы.
Они ведают все эмоции и не умеют их скрывать. Они любят свои семьи, своих друзей, тяжелые периоды переживают, как крестьяне.
Я знаю «иванушку»-ветерана 200 лет, из них 199 мы улыбаемся друг другу.
У меня есть подозрение, что он не ведал – перед тем как стать артистом – периода созревания, ученичества. У него группа крови такая – артистическая. Группа крови номер один.
В преддверии настоящего года глянцевый журнал спросил, чего АГА желает себе самому. Он сказал про юбилей и про то, что надо больше любить себя, не осквернять себя.
– Это точная цитата?
– Точная. Жизнь и без того коротка. Зачем ее укорачивать?
– В некоторых глянцевых журналах специально завели рубрики про заповеди профессии, чтобы под этим соусом выудить из человека, насильно почти, программные установки. Ты про свою профессию что понял самое важное?
– Это лучшая профессия – развлекать людей. И это лучшая профессия. Надо быть в форме всегда. И каждый концерт отрабатывать, как последний.
Если вдуматься, не окажется ли, что «ИИ» столько лет потому и привечаемы, что, олицетворяя «непростую простоту» российских парней, подтянуты и улыбчивы, как во времена генезиса?
Что мне нравится в «Иванушках»: за долгие годы, за целую, считай, жизнь, отношение к поклонницам у них не поменялось. Они привечают посегодня даже переминающихся в нерешительности. И, само собой, тех, кто на концерты водят уже своих детей.
– Я, между прочим, не видел ни одного человека, которого наша – публичная – профессия не деморализовала бы, не изъела изнутри, не сожгла. В конце концов, не испортила.
– Так уж ни одного!
– Ну, кроме меня.
АГА смеется.
– А я? Как же я? Вершина эволюции? Если серьезно, разговор большой. Моментами, и моментов много, неприятный. Но если, не знаю, постараться, можно сохранить лицо. Или рожу, как у тебя. Это ведь большая привилегия – зарабатывать на жизнь так, как мы. Но и самый большой стресс. Для избежания последствий есть близкие. И есть Матвиенко, главный эксперт по эволюциям.
По его словам, он давно пережил времена безрассудного поведения и неконтролируемой чрезмерности.
Он хочет с семьей переехать в новую квартиру. Долгов полно, но уныния никакого, он востребован как никогда.
Я развелся, оставив все, говорю ему, а сдай-ка старую домину мне; я у него многажды гостил, симпатичные апартаменты.
Ответ:
– И как я с тебя деньги буду брать, ты в своем уме, Грузин?
Хотел прошипеть: «А ты не бери», – но я, увы, не Билан.
