иллюстрации к евангельским текстам: сегодняшняя жизнь отбрасывает на них свою тень, но непосредственно в сюжет не включена. Таково и одно из поздних его стихотворений, повторяющее пастернаковское название - “Рождественская звезда”
…В холодную пору, в местности, привычной скорее к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может мести.
(1987)
Он читал мне “Рождественскую звезду” в Бостоне, на ходу, достав листочек из папки в припаркованной машине. Тогда же сказал, что пишет стихотворение, чтобы посвятить его мне, “но, Александр, оно все время съезжает в твою интонацию, твою ритмику”. Показалось, что он готов отказаться от затеи и предложить мне взамен “Рождественскую звезду”, но я подумал, что “звезда” не имеет ко мне отношения – и попросил закончить то, начатое стихотворение.
Что касается евангельских сюжетов в стихах, то рискну сослаться здесь и на собственный пример: мне более перспективным и волнующим показался прием Заболоцкого – и в стихотворении “Поклонение волхвов” рождественская тема была вписана в современную Москву, на Волхонку:
В одной из улочек Москвы,
Засыпанной метелью,
Мы наклонялись, как волхвы,
Над детской колыбелью.
И что-то, словно ореол,
Поблескивало тускло,
Покуда ставились на стол
Бутылки и закуска.
Мы озирали полумглу
И наклонялись снова.
Казалось, щурились в углу
Теленок и корова… и т.д
(1966)
Возвращаюсь к теме. Кто бы мог подумать, что они подружатся? Что Заболоцкий напишет стихотворение, где о Пастернаке будет сказано: “Выкованный грозами России Собеседник сердца и поэт” - стихотворение, как все подобные стихи, не избежавшее риторики и шаблонов, но Пастернак смог прочесть его опубликованным в №10 “Юности” за 1956 год. И.Андроников рассказывает, как еще в 1946 году, когда Заболоцкий с середины марта до майских праздников жил в их семье, они вдвоем посетили в Москве Пастернака – и Заболоцкий читал свои стихи.
Сохранилась записка от 12 августа 1953 года: “Дорогие Екатерина Васильевна и Николай Алексеевич! Доставьте нам радость и отобедайте с нами сегодня в 3 часа. Кажется приедет С.Чиковани. Ждем вас обоих. Захватите, пожалуйста, Николай Алексеевич, “Безумного волка”, которого Вы обещали почитать. Сердечный привет. Ваш Б.Пастернак”.
Отметим не только переводы с грузинского и дружбу с грузинскими поэтами, но и любовь к пирам и грузинским винам, как было принято в те годы.
Послевоенное время с его усталостью от великих катастроф можно назвать эпохой большого опрощения. И она же возвращала людям вкус к личной жизни; можно сказать, любовью защищались от государства. Цикл стихов Заболоцкого “Последняя любовь” (“Отвори мне лицо полуночное, Дай войти в эти очи тяжелые, В эти черные брови восточные, В эти руки твои полуголые…”) на удивление вплотную подошел к поздней любовной лирике Пастернака (“Внезапно видит всю ее И плачет втихомолку…”). И даже внешне поэты приблизились друг к другу. Эпоха произвела нивелировку различий: полагалось быть “как все”. Пастернак с лопатой, в кепке и рубахе с засученными рукавами – на картофельных грядках; Пастернак в каком-то серовато-белом, мятом, не то чесучевом, не то полотняном пиджачке. Заболоцкий в чем-то примерно таком же, только с большим количеством пуговиц, застегнутых до самого ворота – на прогулке в Тарусе; он же в пижаме, выглядывающий из деревенского окна вместе с Николаем Степановым (тот все- таки в белой отутюженной рубашке); еще раз – в пижаме, только в более узкую полоску, - в Москве, за письменным столом. Я помню это время (середина пятидесятых) – в пижамах ходили по дачным улицам и стояли в очередях за хлебом и молоком.
Заболоцкий, воспитанный “природой суровой”, с 1946 года несколько летних сезонов проводит на даче в Переделкино, связанном в нашем сознании исключительно с лирикой Пастернака. Вообще не очень понятно, как там могут теперь жить другие поэты и писать стихи: воздух выкачан им так же, как в Михайловском – Пушкиным. Но тогда, в сороковые-пятидесятые, это, по-видимому, еще не ощущалось. Впрочем, мы вообще не связываем поздних стихов Заболоцкого ни с Переделкино, ни с Пастернаком, в нашем представлении они смотрят в сторону если не державинскую, то, во всяком случае, - Баратынского и Тютчева. Между тем стоило бы учесть еще одну их составляющую – лирику позднего Пастернака. Вопрос о влиянии – сложный вопрос, и Заболоцкий – слишком самостоятельный художник, чтобы простодушно подпасть под влияние своего, пусть и старшего, современника. Может быть, будет правильней сказать так: трагический опыт 30-40-х, время, откладывающееся в стихах и диктующее их, зависимость от него и сопротивление ему, а также обмен стихами и подмосковный пейзаж – все это привело к удивительным совпадениям. Скажем еще раз: был создан особый поэтический стиль 40-50-х, и, как всякий поэтический стиль в средних (подчеркну: не лучших) своих проявлениях, он имеет общие черты, позволяющие создать контаминацию из стихов Пастернака и Заболоцкого. Ведь то же самое можно сказать, например, о Пушкине и Баратынском конца десятых – самого начала двадцатых годов, о некоторых стихах Тютчева и Фета и т.д.
По пустынной и голой аллее,
