бросил ее в костер, раздался какой-то зловещий свист или крик. Змеиные кольца свились в клубок, распавшийся на горячие угли. «Ой, не к добру! Не к добру! – крестясь, заговорили бабы. – Где это слыхано, чтобы змея кричала! Не к добру это, Анна!»
Анна и сама знала, что быть несчастью. И вот наступила пора сенокоса. Анна умела и любила косить. Раз всей семьей косили они в Олыпине, на лесных полянах. Тут и настигла Анну беда: она сильно порезалась косой. Хлынула кровь, и никакие «тугие повязки» не могли ее остановить. Анна слабела и теряла сознание. Тогда родственники положили ее на телегу и погнали в Весьегонск, где земский врач по всем правилам военно-полевой хирургии зашил рану.
Ни у кого не оставалось сомнений в насланной порче, в колдовском воздействии. Местная ворожея отказалась тягаться с коварной ведьмой, лишь посоветовала Анне уехать куда-нибудь подальше. Поэтому родственники Кирилла не стали задерживать невестку, когда она собралась к мужу в Петербург. Вероятно, первое время она одна снимала какой-то угол, пока Кирилл жил в «холостяцкой». Всю жизнь бабушка бережно хранила тарелочку с изображением синей сливы, потемневшую, всю в мелких трещинках, на которой ее муж, мой будущий дед, первый раз принес ей обед из петербургского трактира. Вскоре Анна Васильевна поступила нянькой в семью одного врача немецкого происхождения, жившего в доме на Васильевском острове. Квартира была большая, штат прислуги состоял из четырех человек. Анна прошла медицинский осмотр, ей сделали надлежащие прививки, прежде чем она была допущена к годовалой хорошенькой девочке.
Обязанности у няни были необременительны: находиться постоянно при ребенке, кормить, гулять, купать, выносить девочку к матери и укладывать ее спать. Обращались с Анной вежливо, пища ей шла с господского стола. По воскресеньям вся семья отправлялась обедать в ресторан, принадлежавший отцу хозяйки. Там Анна чинно сидела с девочкой на коленях и незаметно для всех наблюдала столичную публику, ее наряды и нравы. А нравы в Питере были прелюбопытные! Анне Васильевне, к примеру, казалось очень забавным, когда по ночам ее хозяин в халате, в очках и со свечой выходил охотиться на тараканов. Однако немало дельных и полезных вещей узнала она, живя в семье врача. Именно этот период времени бабушка считала лучшим в своей непростой жизни.
Тем временем кончился для Кирилла испытательный срок, начальство официально признало, что он достоин стать рядовым почтальоном в городе Санкт-Петербурге. Ему и его семье отвели комнату в казенной квартире с отоплением, освещением и ежегодным ремонтом за казенный счет. Жалованье почтальона в 30 рублей считалось хорошим даже для Питера. Распрощавшись со своими бывшими хозяевами, Анна переехала к мужу. Первым делом купили ей хорошее пальто и высокие ботинки на пуговках. Непривычным было для нее городское платье и белье. Да и удобствам городской жизни она перестала удивляться не сразу: каждое утро на кухню являлся дворник с большой вязанкой дров, после приходила чухонка и наливала молоком и сливками кувшины и кувшинчики, только не забудь их выставить, а из булочной приносили горячий хлеб и булки. А какие фрукты, конфеты и шоколад продавались в лавке прямо в их доме! Дом был огромный, занимавший целый квартал между Старо-Невским, 2-ой Рождественской и Дегтярной! А какие сыры и колбасы были здесь же, в молочной у Грубера! Анна договорилась стирать, подкрахмаливать и гладить для них белые халаты, за что ей задешево отдавали колбасные обрезки и «бой» яиц. Однако яичнице с колбасой Кирюша предпочитал гречневую кашу и постные щи со снетками. А уж во время поста в Питере рыбы было, какой только хочешь: и лещи, и судаки, и сиги, и треска, про которую поговаривали, что продается она без голов, потому что головы-то у нее не рыбьи, а человечьи. Однако самым любимым лакомством для Анны была свежая корюшка, по приходу которой на нерест Питер узнавал о начале весны.
Соседки по квартире, такие же почтальонские жены, приняли Анну в свою бабью компанию, научили пить кофе – напиток совершенно неизвестный в Весьегонском уезде. Ее брали с собой к Скоропослушнице, на Щукинский рынок, в Гостиный двор. Вспомнив буквы алфавита, Анна сама научилась разбирать вывески, а потом уже, с помощью Кирюши, читать заголовки в иллюстрированных журналах, когда он приходил на обед, еще не опорожнив свою тяжелую сумку. По редким большим праздникам молодые ходили в гости к родственникам и к преуспевшим землякам, в числе которых были троюродный брат Кирилла, владелец трактира для извозчиков «Щи, Каша, Горох», и Яков Тимофеевич, сосед из Титовского, работавший мастером на Путиловском заводе. Менее преуспевшие земляки, «фабричные», в этот круг общения не входили, но приезжавшая в Питер молодая родня нередко находила поддержку у дяденьки Кирилла и тетки Анны. Постепенно Соколовы превращались в горожан. Они обзавелись кое-какой мебелью, купили швейную машинку фирмы «Зингер» – предмет нового увлечения и особой гордости Анны Васильевны. Еще она ходила зимою на курсы медицинских сестер и акушерок, организованные почтовым ведомством для жен почтальонов, и могла теперь давать медицинские советы соседкам.
На втором году совместной жизни у супругов Соколовых родился первенец, которого назвали Петром. Анна Васильевна по-женски расцвела, заметно поправилась. В доме и в близлежащих лавках ее уже звали мадам Соколовой. Кирилл был ласковым, заботливым отцом и мужем. Правда, изредка возвращался домой навеселе в выходные дни после встречи с товарищами-почтальонами. Однако к работе он относился ответственно, и был у начальства на хорошем счету. Носил Кирилл письма и бандероли в одну квартиру на шестой этаж, на 10-й Рождественской, молодому человеку, вроде как студенту. Раз пришел с письмом, позвонил – открыли, а там засада, полиция. Все разбросано, перевернуто, на студенте лица нет. Кирилла отпустили, а в 24-м почтовом отделении популярно объяснили, что этот молодой человек – социалист, против царя, значит.
В Питере становилось неспокойно, шли разговоры о забастовках на заводах, но Кирилл был далек от этих бунтарских настроений. Да и к тому же в семье случилось большое горе: умер, заболев оспой, их четырехлетний веселый и добрый Петенька. Глядя на мертвое лицо мальчика, Анна вдруг вспомнила свой старый сон. Несколько месяцев спустя после замужества ей снилось, что налетели черные птицы и исклевали лица ее детей. Что это за птицы? Откуда они? А брат Сергей рассказывал, что ее бывший жених снова, уже во второй раз, овдовел, а его мать-ведьма жива еще и своих козней не оставила. Может быть, именно тогда у Анны появилось желание научиться противодействовать тайной силе, отвечать ударом на удар. Мне неизвестно, когда, от кого и в каком объеме эти знания были ей получены, но, несомненно, она о чем-то «ведала», что крайне редко проглядывало в суровой властности ее взгляда. Рождение сына Александра в том же 1896 году, через несколько месяцев после смерти Пети, не сгладило горя родителей, но переключило их на новые заботы. Было решено копить деньги на свой собственный дом в деревне Григорково.
В 1898 году у супругов Соколовых родился еще один сын, названный Михаилом, а в 1900 году – дочь Александра. Но на семью обрушился новый страшный удар, эпидемия дифтерии, которая унесла жизнь двухлетнего Миши. То утро Анна Васильевна вспоминала как самое страшное в ее жизни. Кирилл, выполняя как солдат свой долг, ушел разносить письма, открытки, газеты, неустанно переходя от одной квартиры к другой, преодолевая крутые петербургские лестницы. Анна осталась одна с детьми. Надрываясь, плакала грудная Сашенька, на столе лежал мертвый Миша и задыхался, синея, Шура. Всеми силами души молилась Божьей Матери Анна и вспомнила, как когда-то ее бывший хозяин-врач говорил об интубации. Она взяла куриное перо, смочила его глицерином с несколькими каплями йода и, зажав голову сына между колен, прорвала пером у него в дыхательном горлышке дифтеритную пленку, накрутила ее на перо и потом сожгла. Так она спасла своего Шуру. Дочь Сашенька, к счастью, не заболела дифтерией, но через год ей суждено было умереть от скарлатины. Как ни велико было горе Анны и Кирилла, но нужно было возвращаться к жизни.
В 1902 году для строительства дома в деревне деньги были накоплены. Анна Васильевна поехала в Григорково и нашла подрядчика, который за сто рублей взялся поставить на месте старой избы новый типовой домик на три окошка по фасаду, с крыльцом, сенями, горницей и с небольшим скотным двором под той же крышей. Конец избе Поздиралы! Вместо нее для Сергея Ефремовича (Екатерина Семеновна к тому времени уже умерла) срубили рядом с домом небольшую избушку на два окошка. Подрядчик не обманул Анну: бревна на дом он поставил смолистые, боровой сосны, половицы наслал широкие, крышу покрыл ровной еловой дранкой, снаружи и дом и крыльцо обил выструганными дощечками, а окна украсил кружевными наличниками. Прекрасная получилась то ли дачка, то ли крестьянская изба. В огороде были посажены малина, крыжовник, слива и пара яблонь.
Летом 1903 года Анна Васильевна, тридцатилетняя жена почтальона Кирилла Сергеевича Соколова,
