штурмовавшие гарнизоны противника под Проскуровом.
В последнем бою он расстрелял одного «Юнкерса», атаковал другого, ваял его в прицел и, сократив дистанцию, послал длинную очередь. Вражеский самолет взорвался в воздухе. Взрывной волной перевернуло машину Шестакова. «Лавочкин» стал беспорядочно падать к земле. Нелепый случай вырвал из наших рядов одного из лучших воздушных бойцов.
В конце письма сообщалось, что Герой Советского Союза Л. Л. Шестаков похоронен в селе Давидковцы, недалеко от Проскурова…
Всех нас переполнило горе. На какое-то время мы забыли о полетах и о самих себе: потерю дорогого командира тяжело переживал весь полк. Еще и еще раз вспоминали мы замечательные воздушные бои Шестакова над Одессой, Харьковом, Сталинградом. Прекрасная героическая жизнь подполковника Шестакова являлась для нас ярким примером самоотверженного служения Родине. И мы поклялись быть достойными его памяти…
Дружная крымская весна полностью вступила в свои права. Повеяли теплые ветры, запахло влажной, соленой землей. Канонада, гремевшая над фронтом, доносилась до самых высоких облаков: это советские войска уничтожали укрепления противника у Сиваша.
Некоторым летчикам перед наступлением удалось своими глазами увидеть, как основательно окопались гитлеровцы за Сивашом. В конце марта командиров эскадрилий из полков всех родов авиации созвали в штаб фронта, а оттуда машинами доставили на передний край.
Мы уже знали, что наши войска владеют небольшим плацдармом на той стороне Сиваша, за соленым, широким озером, а потому с нетерпением ждали, когда покажется мост или какая-нибудь переправа. Но машины, в которых мы находились, попали в длинную колонну, медленно продвигавшуюся на юг (вероятно, она направлялась туда же, куда и мы, — на плацдарм). Пришлось нашим командирам искать объезд, и вскоре под колесами машин загудел понтонный мост. С обеих сторон узкой дороги у моста через мель виднелись бесчисленные воронки от бомб и снарядов. Были среди них и совсем свежие, сегодняшние: враг постоянно обстреливал этот единственный путь на плацдарм.
Наконец мы перебрались на южный берег Сиваша. Вокруг все гремело. Нам приказали сойти с машин. Пошли по выкопанному в солончаке ходу сообщения. Время от времени слышались предупреждения: «Не высовываться!», «Головы пригнуть!» Но это было излишним — посвист пуль и вой летящих мин заставляли нас соблюдать меры предосторожности.
Пехотинец-полковник, задержав нас у амбразур дзота, показал огневые точки противника, его укрепления, провел нас по всему участку переднего края своей части. А потом собрал всех в кружок и просто, по-товарищески сказал:
— Теперь вы видели тот рубеж обороны фашистов, который нам предстоит штурмовать. Пехотинцы не пожалеют сил, чтобы прорвать вражеские укрепления. Но им необходимо надежное прикрытие с воздуха. Ведь гитлеровцы обязательно бросят против нас сотни самолетов, на нашу голову посыплются тысячи бомб…
Мы слушали полковника, испытывая чувство восхищения солдатами, которые дорогой ценой захватили плацдарм и отстояли его. Теперь им снова предстоит смертный бой с врагом, и мы, авиаторы, обязаны облегчить своим боевым товарищам эту задачу.
— Бомбы с неба — вот что больше всего донимает нас, — еще раз напомнил на прощание полковник. — Не подпускайте к нашему расположению «Юнкерсов». А мы в долгу не останемся. Сделаем все, чтобы быстро очистить Крым от фашистских захватчиков!
Мы заверили пехотинцев, что не подведем, и тронулись в обратный путь.
Серьезную работу по подготовке личного состава к боям за освобождение Крыма и к штурму Сиваша развернули партийная и комсомольская организации полка. Благодаря этому мы перед наступлением отлично знали свою боевую задачу на всю глубину удара от Сиваша до Севастополя. И не случайно история полка пополнилась после этих боев новыми славными страницами, повествующими о мужестве, храбрости, находчивости моих боевых друзей.
Наш 9-й гвардейский истребительный авиационный полк был непосредственным участником наступления в Крыму. Мы много патрулировали над полем боя, совершали налеты на вражеские аэродромы.
Один из таких налетов закончился для всех нас весьма печально.
Нам было приказано обеспечить штурмовку «Илами» аэродрома в Джанкое. Моя шестерка выполняла роль группы непосредственного прикрытия. Четверка, ведомая командиром полка Морозовым, шла значительно выше нас в качестве ударной группы.
Зенитчики вражеского аэродрома в Джанкое встретили нас плотным огнем. Штурмовики с ходу приступили к делу: пикируя, вели огонь из бортового оружия, сбрасывали бомбы на замаскированные самолеты. После первого их захода зенитки замолчали. «Илы» дважды еще проштурмовали стоянки, летное поле. А мы внимательно следили за действиями штурмовиков и за тем, чтобы самолеты неприятеля не помешали им до конца выполнить задачу. Никто из моей группы не видел четверку Морозова, она в это время «качала люльку».[9] Но все мы ощущали присутствие в воздухе товарищей, знали, что благодаря им гарантированы от внезапного нападения.
Закончив штурмовку, «Илы» стали покидать Джанкой. Я доложил по радио командиру полка, что задание выполнено и мы уходим домой.
«Илы» и мы легли на обратный курс. Все шло спокойно. И вдруг в наушниках моего шлемофона раздался тревожный знакомый голос:
— Меня подбили. Самолет горит. Прикройте!
Это был Саша Карасев. Где он? Что могло случиться?
— Самолет горит! Прикройте! — снова раздалось в эфире.
Я не мог оставить «Илов» и пойти на выручку другу: на войне действуют свои суровые законы. Передо мной была поставлена задача, выполнить которую до конца требовалось любой ценой.
Я осмотрелся — нигде ничего не видно. Передал ведомому Остапченко, чтобы и он хорошенько огляделся. Ему тоже не удалось обнаружить никаких признаков горящего самолета.
С тяжелым сердцем продолжал я полет.
Приземлившись на своем аэродроме, первым делом начал искать глазами четверку Морозова. Она еще не вернулась, стоянки были пусты. А когда зарулил на стоянку и выключил мотор, увидел: на посадку заходило три наших истребителя вместо четырех. Герой Советского Союза Карасев не вернулся…
Командир полка рассеянно выслушал мой доклад, чувствовалось, мысли его были далеко.
— Вы знаете, что Карасева сбили? — спросил он у меня.
— Я слышал его. И не пойму, как это могло случиться?
— Карасев шел замыкающим. Несчастье могло произойти на развороте. Никто не видел его — нам помешало солнце.
— Вы разворачивались на солнце?!
В том, что произошло, хотелось разобраться каждому. Начали припоминать, анализировать детали полета четверки. И пришли к единодушному выводу: всему виной неудачный маневр. Морозов развернул четверку на солнце, оно ослепило летчиков, в это мгновение на Карасева и навалились «Мессершмитты»…
Вечером в полк сообщили, что наш подбитый истребитель упал на территории, занятой врагом, и взорвался при ударе о землю…
Разгромив укрепления гитлеровцев на Сиваше, наши войска растеклись по всему Крыму — от Евпатории до Феодосии. Отдельная Приморская армия, пройдя через Акманайские ворота, продолжала успешное наступление. Наши авиаполки покидали обжитые в Причерноморье аэродромы, осваивали новые.
Мы перелетели в Крым, на полевой аэродром, расположенный на землях совхоза «Китай». Теплым солнечным воскресным днем нас встретили жители села с большим караваем на вышитом полотенце и полной миской крашеных яичек: был как раз первый день пасхи.
Но радость встречи вскоре омрачило известие о том, что на одном из аэродромов недобитые гитлеровцы захватили первый приземлившийся там советский самолет, на борту которого находился командир соседней авиационной дивизии… Этот случай очень насторожил нас. Проходя по собственному
