Летчик, о котором идет речь (назовем его Борисом Ивановым), молодой, энергичный лейтенант, тоже бывший инструктор, мечтал о боевых вылетах, атаках, победах, славе, жил мыслью хотя бы однажды побывать в настоящей воздушной схватке, сразить противника, предстать перед товарищами с заслуженной боевой наградой. Стремления Иванова можно было лишь приветствовать, если бы они были продиктованы не только тщеславием. В этом, к сожалению, я не уверен. И жалею, что очень недолго знал Бориса, чтобы иметь право утверждать обратное. Перевода в наш полк он добился с помощью брата, служившего в одном из вышестоящих штабов, и прибыл к нам уже в конце войны. В то время советская авиация безраздельно господствовала в воздухе. Новичку в такой обстановке было весьма непросто добиться, чтобы о нем заговорили однополчане. А Борис мечтал заслужить признание товарищей, самоутвердиться среди испытанных воздушных бойцов. Желание добиться цели любой ценой притупляло у него чувство бдительности, порождало беспечную самоуверенность, пагубную для летчика. И беда не заставила себя ждать.
Помню, в апреле 1945 года, когда мы завершали разгром окруженной в Кенигсберге вражеской группировки, гвардии лейтенант Борис Иванов, погнавшись за одним из последних «Мессершмиттов», которые еще решались подниматься в воздух, пренебрег элементарными правилами ведения боя и в результате подставил свой самолет под огонь фашистского истребителя.
Это была последняя боевая потеря нашего полка — горькая и бессмысленная…
Нелегкую науку проходил на фронте человек, прежде чем стать настоящим воздушным бойцом. Не каждому она была под силу. Не под силу оказалась эта наука и Борису Иванову. Мы жалели его и досадовали. Досадовали, потому что за всем случившимся видели только бесшабашную удаль и бессмысленную погоню за призрачной славой.
Внимательно выслушав меня, Алексей Николаевич неожиданно спросил:
— О Кожедубе слышал?
Имя моего товарища по Чугуевскому училищу прозвучало неожиданно, я даже не сразу сообразил, что речь идет об Иване Кожедубе. А когда понял это, сказал:
— Мы с ним не один пуд соли съели в училище!
— Так вот, заговорил я о нем не случайно. Иван Кожедуб тоже два года просился на фронт и только на третий получил право пересесть с двухместного учебно-тренировочного самолета на боевой. Думаю, у него было не меньшее желание сбивать «мессеров» и «фоккеров», чем у Бориса Иванова. И Кожедуб сбивал их! Только за десять дней боевых действий он уничтожил над Киевом одиннадцать фашистских самолетов! Такого успеха мог добиться только большой мастер своего дела. А недлинного мастерства никогда не достигнет тот, кто пренебрегает накопленным до него боевым опытом, кто нарушает выработанные практикой правила и не соблюдает требования дисциплины. Летчик же, о котором ты рассказал, предал забвению все эти принципы и жестоко поплатился за легкомыслие. Согласен ты с этим, товарищ Лавриненков?
Это была принципиальная, трезвая оценка случившегося. И я был полностью согласен с Горбачевым. Трагическая гибель Бориса Иванова еще раз напомнила нам, что война есть война, что ее законы неумолимы, что за любые просчеты приходится расплачиваться кровью.
Вдоволь наговорившись с Алексеем Николаевичем, мы условились, что вместе полетаем над Берлином, и вышли на улицу. Ночное небо было усыпано звездами. Высоко над головой гудели тяжелые самолеты — авиация дальнего действия несла свой бомбовый груз в сторону укреплений противника.
— Завтра будет работа и нам! — сказал я Горбачеву, и мы расстались.
Утром выяснилось, что наш полк намечено включить непосредственно в бои за взятие Берлина, а пока нам было предложено отдыхать, набираться сил. Вскоре подали автобус, и летчики отправились на экскурсию в Познань.
В тот день мы впервые прогуливались по улицам заграничного города. В Познани не было никаких разрушений, будто война обошла ее стороной. В городе уже открылись магазины, кинотеатры, базары, костел зазывал к себе верующих утренним звоном. Мы с интересом осматривали дома, витрины магазинов, вглядывались в лица местных жителей. Интересно, что они думают о происходящем, как относятся к нам?
Позже мы имели возможность убедиться, что настрадавшийся польский народ, как и народы других освобожденных от фашизма стран, видел в нас своих спасителей, которые принесли им покой, мир, счастье. Это очень окрыляло нас, помогало глубже понять значение великой освободительной миссии советского народа…
Так и не совершив ни единого вылета, полк снова погрузился в «дугласы». Я с командирами эскадрилий проработал маршрут до Реппена, расположенного у озера возле Франкфурта. Мы знали, что советские войска успешно ведут решающее наступление, что они прорвали укрепления неприятеля и подавили бешеное сопротивление немецко-фашистских дивизий. Поэтому невольно опасались, что самое главное свершится без нас. А между тем каждый солдат и офицер нашей части мечтал воевать именно на берлинском направлении, чтобы своими глазами увидеть, как расползется по швам и рухнет «непобедимая» гитлеровская военная машина.
Пролетев сто с лишним километров, мы оказались над линией фронта. Рядом, по ту сторону Одера, шло жестокое сражение с врагом.
События, связанные со штурмом фашистского логова, никогда не померкнут в памяти участников Берлинской наступательной операции.
Весеннее солнце щедро заливало землю своими лучами, цвели сады, весело зеленели обочины военных дорог, а за Одером поднимались черные столбы дыма, полыхали пожарища, небо бороздили боевые самолеты.
…Выполняя боевую задачу, мы прошли над Одером, над разрушенным Франкфуртом, над темными лесами, которые тоже были окутаны дымом. Небо было чистым. Промелькнувшие невдалеке несколько вражеских самолетов поспешно ретировались, не вступая в бой. А потом случилось неожиданное. Нам встретилась группа фашистских истребителей, летчики которых вели себя так, что мы поняли: хотят сдаться в плен. Мы привели группу на свой аэродром, и гитлеровцы произвели нормальную посадку — видимо, раньше им приходилось отсюда летать.
Срулив с посадочной полосы, немецкие пилоты выключили моторы, вылезли на крыло, подняли руки. Как были не похожи эти сгорбившиеся фигуры в помятых вылинявших мундирах на тех фашистских молодчиков, с которыми я лоб в лоб встречался в небе Сталинграда и Донбасса!..
Возвращаясь из полета, ветераны полка Амет-Хан, Алелюхин, Головачев, Тимофеенко, Остапченко, Тарасов, Борисов, Королев первым делом спешили на КП. Как обычно, докладывали о выполнении задания, а по голосу, по выражению лиц нетрудно было догадаться: не только выполнили задание, но и пролетали над Берлином. Я хорошо понимал состояние боевых друзей, потому что сам испытывал то же чувство гордости за свой народ, за свою Родину, за свою партию. И мне тоже не терпелось пролететь над столицей фашистского рейха, встретить в небе одного из тех, кто за Волгой сбил Тильченко, кто поджег над Крымом машину Карасева, кто продолжал бессмысленную кровавую бойню в Восточной Пруссии и еще не сложил оружия в Берлине.
Наконец я увидел под крылом своего истребителя затянутый тучами дыма Берлин. Группе, с которой я летел, хватило горючего лишь для того, чтобы один рае проскочить над городом, но картина была столь впечатляющей, что мы были вполне удовлетворены увиденным.
Па аэродроме нас ожидал приказ немедленно перебазироваться в район Фюрстенвальде. Полк шел следом за передовыми частями. Наступление развивалось молниеносно. Несколько дней назад 800 бомбардировщиков дальней авиации нанесли удар по опорным пунктам неприятеля и берлинским аэродромам. 16-я воздушная армия, в которую мы теперь входили, совершила два массированных налета (в них участвовало 1486 «петляковых», «Ильюшиных», «лавочкиных»).
В Фюрстенвальде полк задержался лишь на один день. Этот день запомнился тем, что над нашим аэродромом промелькнул какой-то странный самолет. Летчик, вероятно неожиданно для себя, увидел на поле, где еще вчера стояли «мессеры», наши «лавочкины» и взял такую крутую горку, что сразу растаял в небесной голубизне. Мы удивились скорости и необычному силуэту этой машины.
Тем временем поступил приказ срочно перелететь на аэродром, расположенный на одной из окраин фашистской столицы. Разложив на столе карту Берлина, мы легко нашли интересовавший нас пункт
