Здесь с ним познакомился Жемарин и приглашал помогать в составлении квартальных и годовых отчетов. Через отца в дом к купцу попал и его сын.
ПУЛЯ В СТЕНЕ
Несмотря на эрудицию Горского, товарищи его не любили и никто не дружил с ним.
Впрочем, Витольд, вопреки естественной потребности в дружбе, свойственной юношескому возрасту, и сам держался особняком. Окружающих он презирал: бедных — за бедность, богатых — за богатство, а всех вместе — за их удовлетворенность существующими порядками в обществе. И вообще за то, что они живут на свете. Ненависть эта была скорее физиологической, нежели политической.
За неделю до описываемых событий Горский зашел к своему знакомому Ноговикову. Знакомый куда-то отлучился на минутку, а гость заметил пятиствольный револьвер, лежащий на подоконнике.
«Шикарная игрушка! — обрадовался Горский. — Мне такая пригодится».
Он взял револьвер в руки, повертел — тот был заряжен. Услыхав шаги возвращающегося в комнату Ноговикова, он быстро сунул оружие в карман.
Надо заметить, что Витольд преподавал математику еще и сыну городского архитектора Мейснера. В тот день, придя к нему в дом, он увидел на столе стакан, в котором лежали патроны.
«Надо же! — приятно удивился Горский. — И впрямь: на ловца и зверь бежит. Пули, кажется, как раз подходящего калибра».
Он ссыпал содержимое стакана в карман и как ни в чем не бывало стал дожидаться своего ученика, который пошел за аспидной доской.
Когда тот явился, Горский спросил 11-летнего мальчугана:
— Скажи, Мейснер, если бы у какого-нибудь мальчишки оказалось столько игрушек, что он не только поиграть во все не успевает, но у него не хватает времени даже притронуться к ним, так если бы у этого мальчишки забрали бы некоторые из этих игрушек и раздали трудя…, то есть нуждающимся в них, это было бы справедливо?
Мальчуган вытаращил глаза и, плохо понимая, что ему говорит учитель, согласно кивнул головой:
— Ну, да…
— Молодец, Мейснер! — хлопнул его по плечу Горский. — Из тебя вырастет настоящий борец за социальную справедливость.
…Едва Горский вернулся домой, как раздался стук в дверь.
На пороге стоял сосед-слесарь Петр Алексеев со своим сыном Николаем.
— Вот, сделал, — прохрипел вечно пребывавший в подпитии слесарь. Он протянул тяжелую металлическую болванку. — Как обещали, барин, полтинник с вас.
Эта болванка, похожая формой на кофейный пестик, возникла из старинного массивного безмена, который утром Горский отдал в работу слесарю. Когда Горский остался один, он несколько раз, словно пробуя руку, тяжело ухнул болванкой по постельной подушке.
— Всякое серьезное дело требует основательной подготовки, — самодовольно заключил Горский. — Пусть в гордом одиночестве я буду бороться за социальную справедливость. У Жемарина, высасывающего кровь из трудящихся, тысячи и тысячи рублей. А я, особа куда более одаренная природой, не имею в наличии сущих грошей, чтобы съездить хотя б на две недели в Ниццу.
Походив по комнате, помахав болванкой, он отправился на кухню. Это было просторное помещение в тридцать квадратных аршин.
Поставив в углу гладильную доску, Горский поднял заряженный револьвер и выстрелил. Пуля насквозь пробила дерево и застряла в стене.
— Прекрасно, Печорин! — воскликнул Горский, сам себя называвший этим именем и восторгавшийся этим персонажем. — Я стану героем нашего времени. Вперед, на борьбу с классовой несправедливостью! Да поможет мне Вельзевул!
ПОЛНАЯ ГОТОВНОСТЬ
В тот февральский вечер 1868 года, когда Горский вкушал от вкусного стола Жемарина и когда проявлял совершенно неуместную в связи с задуманным педагогическую принципиальность, он был полностью готов перейти к решительным действиям. Орудия убийства уже несколько дней Горский таскал с собой: револьвер в кармане, а болванку в портфеле.
Гимназист оставался совершенно спокоен. Сердце бешено не колотилось, кровь не ударяла в голову, рука не дрожала.
Горский наблюдал за собой как бы со стороны и оставался от собственной холодности в полном восхищении. «Это оттого, — говорил он сам себе, — что меня ведет благородная идея».
Идея гимназиста была так проста, что о ней можно сказать в нескольких словах. Первое: следовало уничтожить всю, буквально всю семью Жемариных. Второе: перебить прислугу и всех свидетелей. Третье: забрать как можно больше добра из дома купца-эксплуататора, чтобы до конца жизни обеспечить себя.
Когда Жемарин-старший с детьми отправились на прогулку, Горский хотел остаться в доме. За время их отсутствия он был намерен убить всех домочадцев.
То же ожидало бы возвратившихся после катания.
Но Иван Сергеевич, желая доставить удовольствие сыну бедного бухгалтера, настойчиво пригласил:
— Витольд Людвигович, поехали, покатаемся! И потом домчим вас до дому.
Делать было нечего, Горский согласился.
«В этом есть социальная справедливость, — подумал он. — Эксплуататор доставляет удовольствие порабощенному капиталом. Да и я, как меч правосудия, допущу гуманный поступок: пусть напоследок папаша покатается со своими детишками. — И возбуждающая радость мысль зашевелилась в его черепной коробке: — Вот вы, все трое, завтра станете трупами! Вы, которые за гроши мучили меня, талантливого человека, унижали подачками с вашего хозяйского стола, вы все ляжете в могилу. Ваши черепа будут раздроблены, сердца пробиты пулями».
Вдруг он очнулся, его за руку теребил Александр:
— Садитесь рядом со мной, Витольд Людвигович! Здесь мягче и подушка под спинами теплая.
«Скоро ляжешь еще мягче. Будут юродивые причитать: „Пусть земля тебе, мученик, будет пухом!“ — И он расхохотался так дико, что Иван Сергеевич удивленно посмотрел на гимназиста:
— Что с вами?
Потом они поехали вечерними улицами древнего города. В ясном морозном воздухе, на беспредельной высоте, горели звезды. Пара, словно ветер, неслась вперед, коренник дробил крупной рысью, пристяжная метала из-под копыт снежные комья… Хороша ты, жизнь!
Как не вспомнить чьи-то слова: «Жизнь дает Господь, а отнимает всякая мразь!»
ПЕРВАЯ КРОВЬ
На следующий день произошло то, что заставило газетчиков назвать гимназиста Горского «Мясником».
Итак, 1 марта Витольд Людвигович как обычно пришел в дом Жемарина в 4 часа пополудни. Два часа он занимался с мальчиками.
В начале седьмого все сели за чай.
— Батюшка, — сказала няня, — так мы с кучером нынче и отвезем твою посылочку в монастырь?
Речь шли о подарках купца настоятельнице Воскресенского монастыря для раздачи насельницам. Во дворе сани уже были нагружены всякого рода товарами: рисом персидским очищенным, несколькими головами сахара, дюжиной бутылок фруктового сиропа, лежало фунтов десять чая цветочного, шоколад «Санте», мешок гречневой крупы.
— Не поздно ли нынче? — засомневался Иван Сергеевич.
— Благое дело завсегда ко времени, — резонно возразила старушка. — Да и езды тут — рукой
