помните, была лунная светлая ночь — вот я и разглядел все в подробностях. «Надо же, — подумалось мне, — Янкель оказался воришкой, что-то умыкнул у соседки, с которой дружит… Нехорошо!»
— Почему не задержали тогда же Янкеля?
— Так если б знать, что он чужого ребенка несет!
— Но арестовав сегодня семью Янкелей, вы нарушили, Шпилькин, закон! И еще обыск делали…
— Вовсе обыск я не делал! Так, посмотрел в доме — поверхностно. А что касается задержания… Знаете, Александр Андреевич, чем крепче жид сидит, тем для провославных спокойней.
— Эти афоризмы вы оставьте для своего семейного круга. Лучше объясните: с какой целью вы привели под мои окна эту шумящую толпу?
— Я привел? — изумился пристав. — Он сами, по велению сердца. Требуют правосудия.
Громадная толпа все более густела, уже запруживая улицу на все видимое из окна пространство. Все явственнее доносился стон глухих голосов.
— Положение делается опасным! — вслух подумал Шкляревский. — Надо принимать срочные меры. Иначе… Иначе и впрямь может случиться самосуд.
ЧАЯНИЯ НАРОДНЫЕ
Следователь уселся за рабочий стол и, разбрызгивая торопливым пером чернила, на четвертушке бумаги начертал:
«На селе неспокойно. Капитан, срочно прими надлежащие меры по разгону толпы, иначе не миновать самых неприятных эксцессов. Шкляревский».
Затем он окликнул писаря, исполнявшего у следователя по совместительству обязанности денщика:
— Григорий, не жалея ног, несись к капитану Денисову, отдай записку. Скажи, что минут тридцать я постараюсь сдерживать толпу, но больше — не ручаюсь! На улицу даже не выглядывай. Записку прочтут — разорвут и записку, и тебя. Открой в задней комнате окно и огородами, задами. Действуй!
Затем Шкляревский накинул на плечи форменную шинель, приказал:
— А вы, Клеопатра Митрофановна, и вы, Шпилькин, сидите здесь и не вздумайте появляться к толпе. Это лишь подстрекнет ее к необдуманным действиям.
Шкляревский вышел на крыльцо. Перед ним колыхалась многоликая толпа озлобленных мужиков, ребятишек, баб в пестрых нарядах с младенцами на руках. Некоторые сняли шапки, поклонились.
Шкляревский звонко выкрикнул:
— Здравия желаю, провославные! Прослышал про страшное злодейство. Возмущен им. Уже принял надлежащие меры. Если Янкели виновны в пролитии крови христианского младенца, то их повесят.
Из толпы одобрительно донеслось:
— Вот, правильно, батюшка! Ты прикажи, пусть их повесят. И семя их переведут. Жалеть их нечего. Народец самый ненужный…
Шкляревский рукой остановил разговоры, продолжил:
— Все надо делать по закону. Если без закона, то и самим пострадать возможно. А для этого я учинил строгое следствие.
Стоявший впереди мужик с худым желтым лицом и редкими волосами на бороде, отрывисто выкрикнул:
— Ты, ваше благородие, зубы нам не заговаривай! Мы не глупые, сами вникнем что к чему. Твое дело — выдать жидов, а мы им такую учиним следствию, что…
Шкляревский рявкнул:
— Прекратить подстрекательство! Чью руку греешь? Ну, повесите вы сейчас этих Янкелей, а их — целая шайка большая. И тогда до главных зачинщиков нам не добраться! Нет, так не пойдет! Гидру следует всю уничтожить. А тут — крути не крути! — без следствия не обойтись. Правильно говорю, православные?
Толпа одобрительно загалдела:
— Правильно, благодетель! Веди себе на здоровье свою следствию, а нам отдай пархатых подобру- поздорову.
— Да как же я вам их отдам? Я таких прав не имею!
— А нас это не касается. Не отдашь — и не надо. Мы сами жидов добудем. Ишь, дожили: из младенцев кровь пущать начали…
В это время, пробираясь сквозь толпу, показался доктор Буцке. Это был здоровенный 70-летний старик с небольшой академической бородкой, с поразительно спокойным лицом и умными серыми глазами.
Это был удивительный человек. Выпускник Дерптского университета, Роберт Васильевич в молодые годы познакомился со знаменитым философом Людвигом Фейербахом, бывал у него дома. Буцке вернулся в Россию, стал известным судебным медиком. С Фейербахом он регулярно переписывался, горячо возражая против многих положений его «религии любви». Философ-атеист прислал доктору свою книгу «Сущность религии» с весьма дружеской надписью. Тот в долгу не остался: в ответ отправил ящик отличного крымского вина.
С той поры минуло немало лет. Фейербах умер, а петербуржец Буцке по прихоти судьбы оказался в селе Пятилуки, о чем, впрочем, нисколько не жалел. «Конечно, для моей судебно-медицинской практики здесь почти не бывает материала, но зато я живу среди народа и пригождаюсь ему как врач, лечащий любые заболевания — от насморка до брюшного тифа», — так он писал своей родственнице в Париж.
Доктора сельчане крепко уважали. Вот и теперь, едва он поднялся на крыльцо, все стихли. Буцке строго сказал:
— Зачем, любезные пациенты, дурите? Вы желаете, чтобы сюда каратели пожаловали? Себя если вы, мужики, не жалеете, то пожалейте ваших детей и баб. Неужто охота быть поротыми и в Сибирь на поселение сосланными? Не устраивайте бунта, расходитесь по домам!
— И то, чего тут киснуть? — заговорили те, кто минутой прежде желал расправиться с Янкелями. — А вон и капитан Денисов верхами скачет, с ними конные! Аида, братва, по домам.
Шкляревский и все остальные должностные лица направились к дому Янкеля.
РАСПЯТИЕ
Шкляревский, образованный русский офицер, выбившийся в люди из солдатской семьи, не верил, что тихий и безобидный Янкель мог пойти на кровавое преступление. Это было тем более невероятно, что между Савелием и Клеопатрой сложились дружеские отношения.
«Но, — размышлял следователь, — жизнь порой такие сюрпризы преподносит, что диву даешься! А религиозный фанатизм — страшная сила!»
…В опустевшем доме Янкеля было бедно, сыро, неуютно, как в склепе. Обыск ничего не дал. Савелий, вздымая затекшие руки к небу (несколько часов он был связан), голосил:
— Какое глупое дело случилось! Вы, право, вызываете во мне недоразумение! Где мертвый Костя? Спросите меня об чем-нибудь полегче. Я всегда был невыразимо доверчив к людям, за что и страдаю…
— Янкель, встаньте сюда, возле стола! — приказал Шкляревский. — Зажгите лампу!
Следователь вышел на улицу, заглянул в дом через ставни. Потом прошел по двору, обнаружил лаз в ограде, отделявшей дом ротмистра. Рядом, на обледеневшем снегу, четко выделялись следы.
Пошли делать обыск в небольшом сарайчике, стоявшем в углу двора Янкелей. Здесь они хранили дрова. Шкляревский увидал за поленницей какой-то предмет, накрытый рогожей. Он наклонился, поднял рогожу. Под ней оказалось долбленое корытце. В корытце лежал обнаженный труп ребенка, распятый на небольшом кресте.
Стоявшая рядом со следователем Клеопатра коротко вскрикнула и грохнулась без чувств на дрова. Шпилькин азартно потер руки:
— Вот негодяи!
Доктор Буцке осуждающе покачал головой и сказал Шкляревскому:
— Такого я еще не видел! Надо оставить понятых, а остальных выпроводить. Осмотрим труп на месте происшествия.
