хлеб в поте лица своего. Его словно охватывает лихорадка, когда он слышал шум мельницы, и невольно начинал размышлять о своем безделье и о том, что бы он мог сделать на пользу колонии.
Кто проработал хоть несколько дней на мельнице, тот не говорил уже ни о чем другом, кроме как о невозделанных долинах, которые можно было бы обратить в плодородные нивы, о горах, которые следует засадить лесом, и о заброшенных виноградниках, которые жаждут быть возделанными.
И после того, как мельничные жернова пели свою песню уже несколько недель, наступил день, когда шведские крестьяне, спустившись в Саронскую равнину, начали там пахать и сеять.
Через некоторое время они купили несколько больших виноградников на Масличной горе, а немного спустя принялись за исправление заброшенного водопровода в одной из долин.
После того, как шведы положили начало работам, американцы и сирийцы последовали их примеру. Они начали преподавать в школах, устроили фотостудию, делали снимки местности и продавали их путешественникам; в колонии устроили маленькую ювелирную мастерскую, где делали золотые вещи.
Мисс Юнг стала заведовать школой Ахмеда-эфенди, а молодые шведские девушки учили там магометанских детей шитью и вязанью.
Осенью уже во всей колонии царило оживление, как в муравейнике, всюду были жизнь и движение.
Оглядываясь назад, крестьяне вспоминали, что за все лето не произошло ни одного несчастья; с тех пор, как Ингмар взял на себя управление мельницей, не было ни одного смертного случая, и никто больше не жаловался на гибельное влияние Иерусалима.
Каждый был весел и доволен; еще сильнее полюбив колонию, все строили планы и затевали новые предприятия. Именно этого им и не хватало, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливыми. И теперь все гордонисты верили, что Сам Господь повелел им самим зарабатывать свой хлеб.
Осенью Ингмар передал мельницу Льюнгу Бьорну, а сам остался в колонии. Он, Бу и Габриэль начали строить на пустынных полях какой-то сарай, что держалось в строжайшей тайне. Никто толком не знал, для чего этот сарай предназначен.
Когда строительство, наконец, было закончено, Ингмар и Бу отправились в Яффу, где вели бесконечные переговоры с тамошними немецкими колонистами.
Через два дня мужчины вернулись на двух прекрасных гнедых жеребцах.
Эти лошади были куплены для колонии, и если бы султан или император постучался в дверь и сказал, что хочет присоединиться к колонистам, его едва ли приняли бы восторженнее и ласковее, чем этих двух коней.
Ах, с каким восторгом дети ласкали животных и прыгали вокруг них! А как горд будет тот крестьянин, которому доведется пахать на них!
Ни за какой лошадью не ухаживали они так у себя на родине. Не проходило и одной ночи, чтобы кто-нибудь из крестьян не зашел в сарай убедиться, что у лошадей достаточно корма.
И кому бы из шведов ни приходилось запрягать лошадей, каждый думал: «Право, в этой стране не так уж тяжело жить, теперь я чувствую себя здесь прекрасно. Как жаль, что Тимса Хальвора уже нет в живых! Если бы он мог ездить на таких лошадях, то вряд ли стал бы так тосковать по родине!»
Одним сентябрьским утром, когда еще не рассвело, Ингмар и Бу пошли работать на виноградник, арендованный колонистами на Масличной горе.
Ингмар и Бу редко сходились во мнениях. До открытой вражды не доходило, но на каждый предмет у них были разные взгляды. И теперь, отправляясь на Масличную гору, они начали спорить, какой дорогой идти. Бу хотел идти в обход: путь этот был длиннее, но в темноте в нем легче было не заблудиться. Ингмар, напротив, предпочитал более короткий, но трудный путь, который вел прямо на гору через Иосафатову долину.
Они долго спорили об этом, пока Ингмар не предложил, чтобы каждый из них пошел своей дорогой, и тогда будет видно, кто придет скорее. Бу, согласившись пошел в одну сторону, а Ингмар — в другую.
Как только они расстались, Ингмара снова охватила тоска, не перестававшая его мучить, как только он оставался один. «Ах, неужели Господь никогда не сжалится надо мной и не даст вернуться на родину? — говорил тихо он сам себе. — Неужели Он не поможет мне увезти Гертруду из Иерусалима прежде, чем та потеряет рассудок?
— Удивительно, но мне меньше всего удается то, ради чего я сюда приехал, — говорил он вполголоса, идя в глубоком мраке, погруженный в свои мысли, — ведь в деле с Гертрудой я не продвинулся ни на шаг. Во всем другом, наоборот, все устроилось гораздо лучше, чем я мог ожидать. Не думаю, чтобы колонисты когда-нибудь принялись за работу, если бы я не подал им пример, взяв на себя мельницу.
— Теперь одно удовольствие смотреть, как работа кипит в их руках, — продолжал он. — Да, я видел здесь много хорошего и поучительного, но, несмотря на это, все-таки стремлюсь на родину. Я словно боюсь этого города, и мне даже тяжело дышать, когда я чувствую за собой его громаду. И часто мне кажется, что я так и умру здесь и никогда не вернусь на родину, не увижу больше Барбру и Ингмарсгорд».
С этими мыслями Ингмар вошел в долину. Высоко над ним в ночном небе вырисовывались зубчатые стены, и со всех сторон высились могучие, загораживающие выход вершины.
«Неприятно в таком месте бродить одному, да еще в темноте», — подумал Ингмар.
Только теперь он вспомнил, что ему придется идти мимо магометанского и еврейского кладбищ.
Вспомнив про кладбища, Ингмар подумал о случае, который на днях произошел в Иерусалиме. Когда он услыхал об этом днем, то обратил на это не больше внимания, чем на все другие слухи, доходящие до них из Святого города, но теперь в ночном мраке это показалось ему ужасным.
В еврейском квартале находилась маленькая больница, известная в городе тем, что в ней не было ни одного больного. Ингмар не раз проходил мимо и, заглядывая в окна, видел, что все кровати стоят пустыми. Это объяснялось просто: эту больницу устроили английские миссионеры, которые хотели принимать сюда больных евреев и, пользуясь случаем, обращать их в христианство. Но евреи боялись, что здесь их будут заставлять есть некошерную пищу, и ни за что не ложились в больницу.
Несколько дней тому назад в эту больницу попала одна старая больная еврейка, которая, поскользнувшись, упала перед самым домом и сломала себе ногу. Ее перенесли в больницу и положили там, через несколько дней она умерла.
Перед смертью она взяла с доктора и сиделок торжественное обещание, что они похоронят ее на еврейском кладбище в Иосафатовой долине. Она говорила, что единственно только ради этого и приехала на старости лет в Иерусалим.
После ее смерти англичане послали к представителю еврейской общины, прося прислать людей, чтобы взяли тело и похоронили его. Евреи же ответили, что старуха, умершая в христианской больнице, не может быть похоронена на еврейском кладбище.
Миссионеры тщетно пытались заставить евреев согласиться, они обращались даже к главному раввину, но все было напрасно. Им ничего не оставалось, как самим похоронить старуху, но они не хотели, чтобы она обманулась в надежде, которую лелеяла всю свою жалкую жизнь. Итак, не обращая внимания на запрет евреев, они вырыли в Иосафатовой долине могилу и похоронили в ней умершую.
Евреи не сделали ничего, чтобы помешать им, но ночью разрыли могилу и выбросили из нее гроб.
Англичане во что бы то ни стало хотели сдержать слово, данное старухе, и поэтому, узнав, что ее гроб выбросили из могилы, пошли и зарыли ее на том же месте.
На следующую ночь гроб снова был выброшен из могилы.
Ингмарсон вдруг остановился и прислушался. «Как знать, — подумал он, — может быть эти могильщики и сегодня ночью здесь».
Сначала он ничего не слышал, но потом раздался металлический звук, словно какое-то железное орудие ударялось о камень.
Он сделал несколько шагов в ту сторону, откуда доносился звук, и прислушался. Теперь он совершенно ясно слышал, как кто-то железной лопатой рыл землю, выбрасывая песок и камень.
Ингмар пошел дальше, и звук слышался все громче. «Их там человек пять-шесть, — подумал он, — Господи Боже, спаси, сохрани и помилуй нас! Как могут эти люди преследовать человека даже после смерти!»
