неслись по улице, размахивая руками и издавая дикий рев и визг, в восторге от того, что натешатся зрелищем, которое не каждый день приходится видеть.
За ними шли группы людей в длинных одеяниях, которые, по-видимому, принадлежали к самым знатным и почетным лицам в городе. Затем шли женщины, многие из которых горько плакали, потом целый сонм нищих и калек, издававших пронзительные вопли.
— О Боже, — восклицали они, — спаси его! Пошли своего ангела и спаси его! Ниспошли ему помощь в эту страшную минуту.
Наконец показалось несколько римских воинов на могучих конях. Они следили за тем, чтобы никто из народа не приблизился к осужденному и не сделал попытки его освободить.
Следом за ними шли палачи, которые вели человека, осужденного на распятие. Они взвалили ему на плечи большой, тяжелый деревянный крест, но несчастный был слишком слаб для этой ноши. Крест так давил его, что его тело совсем пригнулось к земле. Голова его была склонена так низко, что никто не мог видеть его лица.
Фаустина стояла на углу узкого переулка и смотрела на тяжкий путь приговоренного к смерти. С изумлением заметила она, что он был одет в пурпурный плащ, а на голову ему был надет терновый венец.
— Кто этот человек? — спросила она.
— Он хотел сделаться царем, — ответил ей один из стоявших с ней рядом.
— В таком случае он должен умереть из-за цели, которой не стоит домогаться, — с грустью промолвила Фаустина.
Осужденный изнемогал под тяжестью креста. Он двигался вперед все медленней и медленней. Тогда палачи обвязали его веревкой и начали тянуть за нее, чтобы заставить его идти скорее. Но когда они потянули за веревку, осужденный упал и остался лежать на земле, придавленный крестом.
Поднялся страшный шум. Римские всадники лишь с величайшим трудом оттеснили народ назад. Они обнажили мечи, угрожая ими нескольким женщинам, бросившимся вперед, чтобы помочь упавшему встать. Палачи ударами и пинками старались заставить его подняться, но из-за тяжести креста он не мог этого сделать. Наконец, палачи сами сняли с него крест.
Тогда несчастный поднял голову, и старая Фаустина увидела его лицо. Щеки были в багровых полосах, а со лба, израненного терновым венцом, капала кровь. Волосы висели спутанными прядями, слипшись от пота и крови. Рот был крепко сомкнут, но губы дрожали, как бы силясь подавить вопль. Глаза, полные слез, остановились и почти угасли от изнеможения и от перенесенных страданий.
Но за лицом этого полумертвого человека старой женщине, словно в видении, открылось другое лицо, прекрасное и бледное, с дивными и благородными чертами и величественным взором — и все существо Фаустины охватили глубокая скорбь и сострадание к мукам и унижениям этого чуждого ей человека.
— О, что с тобой сделали, бедный ты мой! — воскликнула она, делая шаг к нему навстречу, и глаза ее наполнились слезами. Она забыла о своей собственной печали и тревоге при виде страданий этого измученного человека. Ей казалось, что сердце ее разорвется от сострадания. Как и другие женщины, она была готова броситься к нему, чтобы вырвать его из рук его палачей.
Осужденный видел, как она к нему подходила, и пополз навстречу. Он точно надеялся найти у нее защиту от всех своих гонителей и мучителей. Он обнял ее колени и прижался к ней, как ребенок, ищущий спасения у матери.
Старая женщина наклонилась над ним, из глаз ее потоком хлынули слезы; но в то же время она почувствовала самую блаженную радость, видя, что он пришел к ней, ища защиты. Она обвила одной рукой его шею, и как мать прежде всего спешит осушить слезы на глазах ребенка, так и она провела по его лицу своим платком из прохладной, тонкой льняной ткани, чтоб отереть с него слезы и кровь.
Но в эту минуту палачи кончили возиться с крестом. Они подошли и потащили за собой приговоренного. Досадуя на промедление, они с дикой поспешностью поволокли его. Он застонал, когда его уводили от найденного им пристанища, но не оказал сопротивления.
Фаустина обхватила его, стараясь удержать, а когда ее слабые, старые руки оказались бессильны сделать это, и она увидела, что его уводят, ей показалось, что у нее вырвали из объятий ее собственного ребенка, и она закричала:
— Нет, нет! Не отнимайте его у меня! Он не должен умереть! Не может он умереть!
Невыразимая скорбь и страшный гнев овладели ею. Она хотела бежать вслед за ним, хотела вступить в борьбу с палачами и вырвать его из их рук.
Но едва Фаустина сделала шаг, у нее закружилась голова, она почувствовала дурноту. Сульпиций поспешил поддержать ее, чтобы не дать ей упасть.
На углу улицы он увидел маленькую, темную лавчонку и внес туда на руках Фаустину. Там не было ни стула, ни скамьи, но лавочник был человек сострадательный. Он принес циновку и устроил для старой женщины ложе на каменном полу.
Она не потеряла сознания, но голова у нее так сильно кружилась, что она не могла держаться на ногах и должна была лечь.
— Она совершила сегодня длинный путь, а шум и давка в городе вконец утомили ее, — сказал Сульпиций лавочнику. — Она очень преклонных лет, а как бы человек ни был крепок, старость все-таки одерживает верх над ним.
— Да даже и не для особенно старых людей день сегодня трудный, — сказал лавочник. — Воздух так удушлив, что почти невозможно дышать. Я не удивлюсь, если разразится сильная гроза.
Сульпиций наклонился над Фаустиной. Она успокоилась и заснула, спокойно и ровно дыша, после всего утомления и перенесенного волнения.
Он отошел и, ожидая ее пробуждения, стал в дверях лавки, наблюдая уличную толпу и движение.
У римского наместника в Иудее Пилата была молодая жена; в ночь накануне того дня, когда Фаустина въехала в Иерусалим, она видела необыкновенные сны.
Ей снилось, что она стоит на кровле своего дома и смотрит оттуда вниз на большой красивый двор, выложенный по восточному обычаю мрамором и обсаженный благородными растениями.
Но на дворе, видела она, почему-то собрались слепые и увечные, какие только были на свете. Она видела перед собой больных чумой, с телом, вздутым от волдырей, прокаженных с изъеденными болезнью лицами, расслабленных, лишенных возможности двигаться и беспомощно лежавших на земле, видела других несчастных, изнемогающих от страданий и болезней.
И все они теснились у входа, чтобы войти во дворец, а некоторые из стоявших впереди громко стучали кулаками в двери.
Наконец, она увидела, что дверь отворилась; на порог вышел раб и спросил их, что им тут нужно.
Они ответили ему:
— Мы ищем великого пророка, которого Бог послал на землю. Где пророк из Назарета? Где тот, кто может избавить нас от всех наших страданий?
Тогда раб ответил им равнодушным и презрительным тоном, каким обыкновенно говорят дворцовые слуги, отказывая бедным просителям:
— Вы напрасно будете искать своего пророка. Пилат предал его смерти.
Тогда между этими больными поднялись такие рыдания и вопли скорби, такой скрежет зубовный, что молодая женщина не в силах была их слышать. Сердце ее разрывалось от сострадания, и жгучие слезы лились у нее из глаз. Но как только она начала плакать, она тотчас же проснулась.
Снова заснула она и снова увидела во сне, что стоит на кровле своего дома и смотрит оттуда вниз на двор, огромный, как базарная площадь.
И видит, что весь этот двор заполнен людьми, лишенными рассудка, безумными и одержимыми духами. И она увидела между ними раздетых донага и закутавшихся в свои длинные волосы, и таких, которые сплели себе венцы из соломы и плащи из травы и мнили себя царями, и таких, которые ползали по земле и воображали, что они звери, и таких, которые не переставая плакали от горя, а назвать это горе не могли, и таких, которые таскали тяжелые камни, уверяя, что это золото, и таких, которые думали, что их устами говорят злые духи.
Она увидела, как все они старались протиснуться к воротам дворца, а те, что стояли впереди всех, стучались и ломились в них.
