Но черная стена снова провалилась куда-то вниз, обдав плот ливнем липко-соленых брызг, плот вертелся, кружился, подпрыгивал, как пробка, пытался встать на дыбы, чтобы освободиться от направляющих усилий своих пассажиров.
Потом луна так же внезапно исчезла, как и появилась. Ее словно задуло ветром, и стало еще темнее, чем до ее появления.
- Сейчас бы вина немного, - мечтательно проворчал Смит. - Продрог как собака...
Цератоду, понятно, было не до вина, но остальные согласились, что стаканчик винца действительно сейчас никак бы не помешал. Правда, мистер Фламмери выразил свое мнение несколько более сдержанно и менее определенно, нежели Мообс и Егорычев, но если учесть возраст почтенного капитана (как-никак, сорок восемь лет) я его твердые религиозные воззрения, в этом не было ничего удивительного.
В общем обменялись несколькими скупыми фразами и надолго замолкли, размышляя каждый о своем, невеселом. Первая радость спасения уже давно прошла, все понимали, что скитания по безбрежным и безлюдным просторам южной Атлантики могут затянуться надолго и, если даже их и не смоет в океан какая-нибудь шальная волна, не обязательно закончатся встречей с кораблем или высадкой на берег.
Их глаза понемногу привыкли к мраку, окружавшему их со всех сторон. Уже больше не чудилось, что плот странно взвешен в фантастической черной бездне. Теперь на фоне все же более светлого неба различались быстро движущиеся бесконечные шеренги темных и тяжелых, словно из свинца литых, высоких волн, против горизонта просматривались мрачные силуэты товарищей по плоту, да И плот уже виднелся, как нечто отдельное от бушевавшей вокруг него свирепой стихии, и даже иногда видно было, правда не очень ясно, как на него тяжело шлепались пенистые черные языки и, шипя, скатывались обратно в океан.
Незадолго до рассвета мистер Фламмери вдруг с неожиданной энергией поднялся из углубления, в котором он до того недвижно пребывал, уселся на сиденье напротив Егорычева и хриплым, но громким голосом сообщил:
- Псалом восемьдесят шестой. Молитва Давидова.
После этого он мокрыми ладонями пригладил свои мокрые волосы, встал на ноги, для пущей устойчивости несколько согнул колени и широко раскинул руки, откашлялся и начал:
- «Прислони, господи, ухо твое и услышь меня, потому что я беден и нищ...»
Он всхлипнул, звучно высморкался.
- «Прислони ухо твое к воплю моему, потому что пресытилась бедствиями душа моя и жизнь моя дошла до преисподней... Я сравнялся с отходящим в могилу...» О да, сэр, я сравнялся с отходящим в могилу... Внимание, леди и джентльмены! Вифлеемские стальные упали на четыре пункта!.. Поезд на Бостон отправляется через три минуты!.. Аллилуйя, канашки!..
- Он сошел с ума! - воскликнул Егорычев. - Мистер Цератод, удержите его, он хочет броситься в воду!..
Но мистер Фламмери опередил струсившего Цератода. Он сделал два шага вперед, упал на колени перед пустым сиденьем направо от почтительно посторонившегося Смита, и его стало тошнить.
Так спутники мистера Фламмери узнали, что у него хранилась в заднем кармане брюк объемистая плоская фляжка коньяку и что он, утаив ее от своих товарищей по несчастью, вылакал до дна, не оставив им ни капли.
Освободившись от поглощенного спиртного, мистер Фламмери снова плюхнулся в углубление между сиденьями и моментально заснул.
Вскоре ночь почти без промежуточных этапов сменилась пасмурным днем. Небо по-прежнему было покрыто низкими тучами. Стало еще труднее держать плот против волны. У Мообса вышибло весло из рук, и оно мгновенно исчезло в неразберихе воды и пены. Пришлось выдать ему запасное. Можно было бы, конечно, изготовить из трех весел водяной якорь, который при менее бурной погоде прекрасно держал бы плот против волны. Но Егорычев не решился рисковать. Водяной якорь почти наверное оторвало бы, и тогда они остались бы без весел.
Пока Цератод и Фламмери еще не были в состояния заменить гребущих, Егорычев решил обходиться без рулевого. Он предложил Смиту отдохнуть.
Ни Смит, ни Мообс не усмотрели ничего удивительного в том, что Егорычев отдает распоряжения. Как-то само собою получилось, что уже ночью все признали авторитет Егорычева, как единственного среди них знакомого с искусством кораблевождения, и вручили свою судьбу в его руки.
Есть никому не хотелось, но жажда людей, вдоволь наглотавшихся солено-горькой воды, с каждым часом становилась все нестерпимей.
Смит поднял храпевшего мистера Фламмери с его мокрого ложа, прислонил к осунувшемуся и пожелтевшему Цератоду, снял со своей ноги ботинок, который ему там, на транспорте, так и не удалось расшнуровать, вычерпал им воду, закрывавшую доступ к неприкосновенному запасу, распахнул заветную дверцу и извлек из каморы анкерок с пресной водой и несколько пакетов с сухим молоком и пеммиканом. Воды в бочонке было литров тридцать. Таким образом запас на каждого составлял шесть литров. Егорычев предложил пока выдавать по пол-литра в день на человека.
- Пока? - спросил, поморщившись, Мообс. - А после этого «пока», дорогой Егорычев?
- Если через трое суток нас никто не подберет, придется уменьшить рацион.
- Вы напрасно огорчаетесь, сэр, - попытался кочегар утешить Мообса: - пол-литра - это больше двух стаканов. Не всякое кораблекрушение обеспечивает такую норму воды.
- А представьте себе, Мообс, - добавил Егорычев, - что нас спаслось бы не пятеро, а десять - пятнадцать человек... Итак, эти пол-литра мы будем получать по два раза в день, утром и вечером равными порциями.
Не так-то легко было убедить измученных жаждой людей, чтобы они раньше поели пеммикана. Пить до пеммикана было бессмысленной тратой драгоценной влаги. После полубанки этого сытного, но приторно сладкого месива из протертых орехов пить захотелось бы еще больше. Через силу поев пеммикана и проглотив по нескольку таблеток сухого молока, каждый насладился своей порцией воды. Разбудили Фламмери, но тот, промычав что-то нечленораздельное, тут же снова захрапел. Его окатили забортной водой и, когда он кое-как очухался, заставили проглотить его порцию пеммикана и влили в него стакан питьевой воды. От воды он окончательно при- шел в себя и сообщил, что ему хочется еще пить. Узнав, что вторая порция будет выдана только вечером, он собрался было снова спать, но Смит, по приказанию Егорычева, не без некоторого трепета, но с истинным удовольствием растормошил мистера Фламмери: нужно было на первое время сменить у весел хотя бы Мообса.
Фламмери обиженно заявил, что он чувствует себя усталым, укоризненно взглянул на смутившегося Мообса, и тот вдруг сообщил, что с удовольствием погребет за больного мистера Фламмери.
- Можете, Джонни, считать, что пятьсот долларов уже у вас в кармане, - благосклонно кивнул ему мистер Фламмери, улегся на прежнем месте и тут же уснул.
Мообс бросил быстрый взгляд на Егорычева и испытал живейшую потребность оправдаться перед ним.
- Вы понимаете, Егорычев, - сказал он, - этому человеку раз плюнуть обеспечить мне в Штатах головокружительную карьеру...
Егорычев промолчал.
Что же касается Цератода, то он, состроив язвительную улыбочку, протянул:
- Трогательно видеть такую самоотверженную помощь почти незнакомому человеку!
Цератод знал, что за него никто не сядет за весла. Поэтому он был искренне раздражен.
- Но-но, сэр! - сердито огрызнулся Мообс. - Я свободный американский гражданин: хочу - помогаю мистеру Фламмери, не хочу - не помогаю... Это мое частное дело.., Человек не совсем здоров, и мой долг христианина...
- За головокружительную карьеру? - очень обидно осклабился Цератод. - За пятьсот долларов и головокружительную карьеру? Почему бы вам не погрести за Смита? Бедняга все время за веслом.
Мообс в сердцах плюнул.
- Спасибо вам, мистер Цератод, - растроганно промолвил Смит. - Я еще не так устал! Вы настоящий парень, мистер Цератод...
- Отдыхайте! - сказал ему Егорычев. - Я погребу за вас.
