в дни этих боев у берегов противника он вынужден скитаться на каком-то дурацком плоту в тысячах миль от своих боевых друзей, от родины, от близких. .. Где сейчас его жена 3оя? Вспоминает ли о нем? Здорова ли? Где Сережа? Отец небось воюет, отвоевывает для сынка главную базу - Севастополь. А его сынок вместо боя трюхается за тридевять земель на плоту со скоростью четыре узла в год... Михал Никитича жалко, ох, как жалко! Какой человек был!..
Волна пошла смирная, не мешала думать. Вот Егорычев и думал, не переставая по старой своей морской привычке внимательно следить за горизонтом.
Занятно все-таки получилось. Мальчишкой увлекался приключенческими книжками, мечтал попасть в кораблекрушение и обязательно где-нибудь в тропиках - и вот тебе, пожалуйста, кораблекрушение и именно в тропиках. Подрос немного, прочитал кучу книг об Америке и Англии - и вот, пожалуйста, он на плоту с живыми англичанами и американцами. Изучал историю партии и никогда не предполагал, что придется столкнуться носом к носу с самым настоящим миллионером и с самым стопроцентным правым тред- юнионистом.
А между тем вот они перед ним прикорнули на плоту - натуральный американский миллионер (кажется, даже миллиардер) и живой правый тред-юнионист. Преспокойно похрапывают. Во всем положились на него...
Потом Егорычев пытается представить себе, что сейчас, в настоящую минуту делают его отец, Зоя. брат Сережа, товарищи по дивизиону и морской пехоте... На Черном море сейчас утро, скоро подъем флага. Вспоминают ли о нем в этих родных и таких далеких краях? Вспоминают, конечно, вспоминают и, наверно, думают, что он уже где-то в американских водах, а то и в самой Америке... А он вот где... И ничего кругом не видать, кроме чужих волн и холодной лунной дорожки в пустынном и жарком океане...
По-прежнему уныло, беспросветно чист единственный, освещенный луной, видимый отрезок горизонта...
И вдруг внимание Егорычева привлекло неподвижное черное пятнышко, четко выделявшееся на самом краю ослепительной лунной дорожки.
Несколько минут он вглядывался в эту точку, боясь поверить мелькнувшей догадке и не решаясь будить своих спутников. Наконец он все же осторожно растолкал Смита.
- Я сейчас, сэр... Прелестная ночь!..
- Посмотрите-ка, старина, в ту сторону! - тихо сказал ему Егорычев. - Вон туда, в самый конец лунной дорожки...
Смит долго, невыносимо долго смотрел в указанном направлении, потом обернулся к Егорычеву и нерешительно промолвил:
- Какое-то черное пятнышко... Если я только не ошибаюсь.
- Что это, по-вашему?
- Сомневаюсь, чтобы это был корабль, мистер Егорычев... Оно не движется.
- А вдруг это... земля?
- Боюсь ошибиться, но очень может быть...
- Будим?
- Будим, мистер Егорычев!..
Спустя минуту все были на ногах и усердно гребли к этой заветной точке. Им везло: ветер был попутный. Через некоторое время стало ясно, что это действительно земля, только не материк, а остров.
III
В ночь на шестое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, в тот самый час, когда соединенная армада военных кораблей, транспортов и десантных барж начала под прикрытием губительного огневого вала и тысяч бомбардировщиков и истребителей высаживать на французский берег первые эшелоны вооруженного до зубов англо-американского десанта, в нескольких тысячах миль к югу, на прибрежную гальку затерявшегося в океане клочка скалистой суши, выбросило высоким штормовым накатом небольшой деревянный плот с известными уже нам пятью пассажирами.
Не теряя ни секунды, они соскочили на берег. Надо было ухватиться за бортовые леера и, воспользовавшись накатом, вытащить плот подальше от воды. Но Цератод спрыгнул так неудачно, что чуть было не захлебнулся. Пришлось Егорычеву вытаскивать обеспамятевшего с перепугу майора, пробираясь по шею в свирепо шипевшей черной воде. Откатывавшаяся волна поволокла их с собою назад, в океан, и они оба погибли бы, если бы Мообс, оставив плот, не бросился им на подмогу. А Смиту с Фламмери не по силам было вдвоем удержать плот. Они выпустили из рук мокрые леера, и его тотчас же утащило в бушующий мрак, подняло на новый, еще более высокий вал и снова швырнуло на берег, но уже не на гальку, а на острые каменные глыбы, торчащие из воды, как клыки фантастического морского зверя. Раздался треск, и плота не стало. Только невидимые в ночной тьме пустые железные бочки, освободившись от дощатой обшивки, стали через правильные промежутки времени с пушечным грохотом ударяться о невидимые камни.
Разведали местность. Выяснили (для этого потребовалось очень немного времени), что они находятся на небольшом каменистом пляже, с обеих сторон прижатом к океану высокой скалой, кое-где поросшей колючим кустарником. Пока они решали, оставаться ли здесь до рассвета или пробираться вдоль берега по узенькой полоске гальки, огибавшей скалу справа, неожиданно начался прилив и первым делом затопил именно эту полоску гальки.
Скорее всего, судьба этих пяти человек, а вместе с нею и дальнейший ход нашего повествования повернулись бы совсем по-иному, если бы эта ничтожная полоска гальки была чуть повыше над уровнем моря или значительно шире. Но океанский прилив, стремительно закрывший эту единственную лазейку из создавшейся мышеловки, в несколько минут затопил и весь остальной пляж и погнал наших героев наверх по узкой и довольно крутой расселине, скупо поросшей кустарником.
Положение было не из приятных. Приходилось пробираться в темноте, почти ощупью, цепляясь друг за друга и за жестоко царапавшие кусты. Расселина могла предательски подвести на самый край пропасти, размокшие и разбухшие подошвы скользили по грунту, как по гладкому льду, и ничего не стоило сорваться вниз, в бурлящую пучину. Поэтому, добравшись до сравнительно просторного уступа, решили больше не рисковать и переждать здесь до утра.
С первыми лучами солнца определилась обстановка. Спускаться вниз не имело смысла: они находились примерно На половине пути. К тому же неизвестно еще было, куда могла завести их тропочка, огибавшая справа подошву скалы. Она свободно могла завести в тупик, и тогда следующий прилив стал бы последним в их жизни, а расселина оказалась совсем не такой крутой и страшной, какой она представлялась ночью. Решили продолжать подъем. Тем более, что сверху легче и проще разобраться в общей топографии острова.
Пошли легко и весело, взбодренные нежной прохладой блистательного и безмятежного тропического утра.
После непрерывного ада последних трех суток им казалось, что они попали в сказку, в сладкий детский сон, в рай. Утихомирившийся океан несказанно светлой и ясной синевы, усеянный мириадами прытких солнечных зайчиков, ласково и бесшумно колыхался далеко-далеко внизу. Над ними, как холка огромного, добродушного допотопного чудовища, курчавились по самому краю вершины деревья, отягощенные обильной и необыкновенно сочной зеленой листвой, которая издали казалась тяжелой, как плоды. А всю эту волшебную панораму венчал, придавая ей праздничную стереоскопичность, сияющий, начисто вымытый прошедшими ливнями купол неба, еще не успевший побелеть от надвигавшегося полдневного зноя.
Оставалось до конца подъема шагов пятьсот - шестьсот, когда Мообс неожиданно сделал исключительно важное открытие.
- Джентльмены! - вскричал он и бросился пожимать руки всем по очереди. - Ах, боже мой, джентльмены!.. Мистер Фламмери!.. Посмотрите вон туда!.. Да нет, не туда, а левее! Вы видите?.. Убейте меня, если это не антенна!..
