— Давайте поклянемся именем Господа нашего Иисуса Христа, что никто из присутствующих не выдаст тайны этого распятья. Иначе, оно попадет в жадные руки англичан, и символ нашей веры переплавят в золотые слитки. У них и так теперь много золота на Витватерсранде[13]. Клянитесь! — повысил он голос и поднял перед собой вверх пальцы в крестном знамении. Все, даже сидящий в углу Пиит Логаан, сделали то же самое.
— Клянемся! — эхом раздался под сводами одновременный возглас.
— А теперь нужно снова скрыть эту золотую полоску. Помогите мне, — попросил Вейзен Шейтофа и Строкера, стоящих поблизости, и затем взял у Поля Редона свечу. Строкер и Шейтоф поняли, что от них хочет пастор. Строкер нашел на полу кусочек отлетевшей краски. Затем принял у Вейзена свечу и взобрался на плечи Шейтофу. Тот поднял его к самому углу с открытой золотой полоской. Строкер обкапал ее свечным воском. Потом очередь дошла до кусочка краски. Он почти ровно встал на место. Несколько движений пальцев художника, и снизу царапина Леона Фортена стала совершенно незаметной. Затем Строкер почему-то протер платком ногу Спасителя. Труп Барнетта оттащили в подсобное помещение и положили рядом с убитыми солдатами. Потом провели маленькое совещание.
— Нужно выбираться из города, пока еще не рассвело, — сказал Поуперс.
— Под утро самый сладкий сон, — согласился с ним лейтенант Спейч. — Англичане, кстати, это тоже знают.
— Как бы нам незаметно пересечь площадь, иначе беды не миновать, — проговорил Строкер.
— Вы забыли, что у нас Пиит ранен в ногу, — сказал Жан, — нам нужно достать повозку или карету какую-нибудь.
Тусклый осенний рассвет пробился сквозь густое, тяжелое марево ночи, проявив на фоне неба очертания скалистых холмов к северу от города. Пора было уходить. Все тихонько выбрались через боковую дверь в густой садик за церковью. Строкер и Шейтоф с двух сторон поддерживали сильно хромающего Логаана. Из-за ограды сада в сером свете наступающего утра Церковная площадь виднелась как на ладони. Правительственный президентский дворец с потухшими провалами черных окон. Рядом с ним — гранитный постамент под памятник президенту Крюгеру. Бронзовый 'дядя Поль' встанет на него позже в своем сюртуке, цилиндре, опираясь на трость. И будет смотреть на свой город, который он покинул навсегда. Темные окна здания банка белели лишь квадратами металлических решеток. Только вестибюль центральной гостиницы, несмотря на ранний час, был ярко освещен. Над входом красной звездочкой горел фонарь. Англичане здесь, на первом этаже, открыли публичный дом, который пользовался повышенной популярностью у офицеров преторианского гарнизона. Сейчас возле подъезда стояла коляска типа 'фаэтон' с откидным верхом. На облучке, опустив голову в широкополой шляпе, сидел кучер-негр, погруженный в утреннюю дрему. Видно, дожидался всю ночь своего хозяина, занятого непотребными развлечениями. Две лошади тоже стояли, понурив головы.
— Вот то, что нам нужно, — проговорил Сорви-голова, — я к вам сейчас подгоню эту коляску. Уместимся мы все в ней?
— В тесноте — не в обиде, — ответил поговоркой Поуперс, — но мы тебя, на всякий случай, подстрахуем. Будем держать вход на мушке. — Надо обойтись без стрельбы и шума, — предупредил Жан и, поцеловав в щеку Жорису, вышел из-за ограды церковного садика. Он неспешной походкой уставшего после ночного дежурства офицера стал пересекать площадь. Жан и в самом деле очень устал. За прошедшие вечер и ночь он пережил столько событий и потрясений, что организм уже не справлялся с физической и психологической нагрузкой и требовал отдыха. Но до отдыха, судя по всему, было еще далеко. Сорви-голова взял себя в руки и уже более твердым шагом подошел к фаэтону. Кучер даже не пошевелился. Он заливисто храпел и удивительно, как еще не свалился на мостовую. Сорви-голова хотел уже вскочить на подножку, а затем на облучок, чтобы слегка придушить спящего кучера, когда краем глаза заметил выходящего из подъезда джентльмена в сюртуке, полосатых панталонах, шляпе и с тросточкой в руке. Тот тоже заметил, стоящего возле коляски офицера, и, обойдя ее сзади, вежливо приподнял шляпу:
— Могу вас подвезти, сэр, — сказал он знакомым голосом.-
Сорви-голова взглянул на него, и рука сама метнулась к кобуре с револьвером. Перед Жаном стоял живой и невредимый Маршиш-хаан — вождь басуто. Мучитель и враг. Тот тоже узнал капитана Сорвиголова. В его узких азиатских глазках забились искорки страха, и он уже хотел броситься наутек, но черный зрачок револьверного ствола парализовал его желание. Как и голос Жана Грандье:
— Ни с места! — тихо, но твердо и сурово произнес Жан. Маршиш-хаан упал на колени и стал целовать сапоги Сорвиголовы, орошая их горючими слезами:
— О, господин, не убивай меня! — причитал вождь, хныча и унижаясь. — Это проклятый англичанин Барнетт заставил меня. Посулил мне золото. Много золота. Я бедный, маленький человек. Прости меня, господин! Жан брезгливо отступил на шаг. Маршиш-хаан подполз следом и попытался снова поцеловать сапог.
— Вставай! — приказным тоном сказал Сорви-голова. — Садись в коляску и прикажи кучеру ехать в сторону церкви. Вождь поспешно вскочил с коленей и подобострастно, сняв шляпу, раскланялся, словно лакей: — Вы первым садитесь, мой господин. Я следом за вами… И Жан поставил стопу на подножку коляски, взглянув на кучера. Он отвел взгляд всего на секунду-две. И этого было вполне достаточно. Из тросточки Маршиш-хаана выскочило тонкое, острое лезвие, словно змеиный зуб. Он метился в сердце, но Жан в последнюю долю секунды успел увернуться. Лезвие разорвало мундир и обожгло бок.
— Сдохни!.. — успел визгливо выкрикнуть вождь. И тут же револьвер Сорви-головы уперся ему в грудь и два раза гулко рявкнул. Злобное лицо Маршиш-хаана из желтого превратилось в бордовое. Черные узкие глазки выкатились из орбит. Он захрипел, оседая на мостовую. На белой манишке выступило кровяное пятно, похожее на большую красную звезду. Тросточка-нож упала следом, шипуче выбив из булыжника искру. Пальцы, украшенные перстнями, заскребли ногтями по булыжной мостовой и скрючились, судорожно замерев. И тут раздался крик, эхом отразившийся от стен гостиницы. Это кричал, удирая, проснувшийся кучер-негр, потерявший во время бега шляпу.
— Ой-ой! Помогите! — орал кучер. — Моего хозяина убили!
Со стороны церковного садика хлопнул выстрел. Кучер на бегу споткнулся и молча ткнулся лицом в мостовую. Но его крик и выстрел всполошил часовых возле правительственного дворца. Они заметались около ворот. Сорви-голова одним прыжком вскочил на козлы и ударил вожжами лошадей. Они неохотно двинулись, явно застоявшись за ночь. Но затем прибавили ход и быстро подвезли коляску к церкви. Из палисадника, держа наперевес винтовки, появились Поуперс и Спейч. Следом Строкер и Шейтоф под их охраной усадили раненого Логаана. Затем выбежала Жориса. Она метнула в сторону Жана восхищенно- влюбленный взгляд, еще не зная, кто был тот, лежащий сейчас неподвижно на мостовой возле гостиницы. Потом в коляску залезли Поль и Леон со своим саквояжем. Последним вышел пастор Вейзен. Подняли над коляской черный брезентовый верх. Сорви-голова хлестнул коней кнутом, и те взяли с места в карьер. Коляска понеслась на мягком резиновом ходу мимо президентского дворца. Оттуда уже выскакивали солдаты охраны, стреляя на бегу. Из коляски по ним дали залп. Несколько солдат упало. Остальные открыли беспорядочный огонь, не понимая даже, в кого они стреляют. Кони неслись вперед, управляемые капитаном Сорви-голова. Он гнал их на восточную окраину города, который, конечно, знал недостаточно хорошо. Но Претория была похожа на большую деревню. Здесь заблудиться невозможно. Жан опасался только кавалерийской погони, что поднимет на ноги пока еще спящий город. Так, собственно, и получилось. Англичане организовали преследование. Правда, разбуженный по тревоге драгунский эскадрон значительно отстал, пока седлал коней. Он стал настигать беглецов уже на самой окраине. Коляска была явно перегружена. В ней, плотно прижавшись, сидело девять человек на коленях друг у друга. Десятым, в качестве кучера, на облучке сидел Сорви-голова. Обе лошади от такого избыточного веса не могли долго держать быстрый темп и замедлили свой бег. На губах у них стала выступать пена — явный признак усталости. Драгуны же, напротив, скакали на отдохнувших за ночь конях. И на каждом из них был всего один всадник. Так что запас времени, данный нашим друзьям, исчерпался очень быстро. Расстояние между перегруженной коляской и драгунским эскадроном стремительно сокращалось. У преследователей к тому же было почти десятикратное превосходство в численности. Широкая, заросшая травой улица, на которой бегство и погоня должны, по всей видимости, перерасти в свою драматическую стадию, выходила на
