ветра — смоляные пряди волос выбились из-под берета, щеки раскраснелись.
— Замерзла?
— Ни капельки! На улице совсем тепло.
По быстрому раздев дочь, Саша, не снимая верхней одежды, прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Все-таки, согреться не помешает.
— А еще… — начала Марина длинную фразу, смысл которой был совершенно непонятен, так как произносился на тарабарском наречии.
— Ну, сколько раз просила — не разговаривай с набитым ртом! Подавиться можешь. Я все равно ничего не поняла.
Марина послушно прожевала бутерброд, шумно глотнула чай и с чувством досады повторила:
— Непонятливая ты какая, мама! Я тебе говорю, сегодня в садике красками рисовали.
— Что рисовали?
— Семью!
— Семью? — заинтересованно переспросила Саша.
— Ну да, свою семью.
— И что же ты нарисовала?
— Свою семью, — подняв брови, ответила Марина, словно удивляясь недогадливости Саши. — Я тебе сейчас покажу, он у меня с собой!
Уронив недоеденный бутерброд на пол, Марина вихрем соскочила с табуретки и умчалась в прихожую. Саша, вздохнув, подняла бутерброд, смела крошки. Через минуту Марина уже стояла в прихожей, пряча руки за спиной.
— Только… Ты меня не будешь ругать? — с надеждой спросила она, почему-то не решаясь сразу показать рисунок.
— Ругать? За что я тебя должна ругать? Ты что, нарисовала мне хвост и огромные, как у слона, уши?
— Нет! — Марина рассмеялась, на миг позабыв о своих опасениях. — Наоборот, я тебя очень красивую нарисовала, ты у меня получилась самая красивая мама. Только я еще…
Саша выжидающе смотрела на дочь, так и не понимая, в чем причина ее замешательства.
— Наверное, это не совсем правда, а ведь обманывать нехорошо. Не будешь ругать?
— Не буду! — Саша уже начинала мучиться от собственного нетерпения. Смутная мысль, зародившись в сознании, заставила ее почувствовать некоторую напряженность.
— Я еще нарисовала… папу.
— Папу? — Саша протянула руку, стараясь ничем не обнаружить собственной тревоги. «Ну вот и случилось», — подумала она. Когда-то это должно было случиться. Саша, казалось, была всегда к этому готова — всегда, но только не теперь. Теперь она почувствовала, что все ее заготовки, все ответы на возможные вопросы внезапно исчезли из памяти, оставив зияющую пустоту. Это оказалось настолько неожиданным, что она просто растерялась.
— Да, — тихо произнесла Марина. — Знаешь, почти у всех ведь бывают папы. Только у меня и у Ксюши Рязановой нету. А мы сидели рядом и вместе придумали, что нарисуем себе пап. И нарисовали…
— Ну, покажи.
Марина протянула листок и молча, почти не мигая, уставилась на Сашу.
На картинке было изображено три фигуры. Маленькая фигурка в центре — Маринка — держала за руки своих родителей. Саша была изображена в длинном красном платье, какого у нее никогда не было, с распущенными по плечам пышными волосами. На нее были надеты бусы, в руке — букет цветов. «Папа» в Маринкином представлении оказался огромным мужчиной, на две головы выше Саши. У него были такие же светлые кудрявые волосы, синие глаза и круглые розовые щеки. Саша с трудом подавила улыбку — несмотря на серьезность ситуации, уж больно смешной получился у Маринки «папа». Все три изображенных на картинке человечка улыбались. Вокруг сияло солнце, и почему-то одновременно из маленьких голубоватых тучек капал дождь.
— Слепой дождик, — тихо произнесла Саша. — Не замечает солнышка.
Она пыталась сориентироваться в ситуации. Вспомнилась большая статья из журнала по детской психологии — совсем недавно она как раз читала о том, как «расшифровывать» детские рисунки. «Если на небе солнце, — вспоминала Саша, — ребенок чувствует себя спокойно и радостно. Если сгустились тучи — это сигнал о том, что он испытывает дискомфорт…» Поди-ка, расшифруй этот рисунок!
— Мам, — донеслось как будто издалека. Саша вздрогнула, поняв, что на некоторое время совсем выпала из «окружающей действительности». Опустившись на табуретку, она притянула Марину к себе и погладила ее по голове.
— Хороший рисунок. Молодец, Маринка, ты настоящий художник.
— Мам, — снова, почти шепотом проговорила Марина. — А почему у всех есть папа, а у нас с Ксюшей нет?
Саша ничего не знала о Ксюше Рязановой. Она и понятия не имела о том, что та тоже живет без отца. Но теперь, услышав вопрос дочери, она почему-то почувствовала на себе двойную ответственность, двойную вину. Молчание затянулось, и Саша собиралась уже было сказать что-то вроде «ты еще маленькая, чтобы понять такие сложные вещи». Но внезапно поняла, что Маринка не настолько уж и маленькая… А может быть, даже уже слишком большая для того, чтобы принимать ее отговорки. И что она не заслуживает такого формального ответа, не заслуживает той обиды, которую могла бы сейчас нанести ей Саша, поддавшись своему первому порыву. На нее смотрели почти совсем взрослые глаза — глаза, так похожие на глаза Дениса. Сможет ли она соврать, глядя в эти глаза?
— Это не совсем так, Марина. На самом деле… На самом деле у тебя есть папа. У всех детей есть папы, просто иногда так случается, что родители… По разным причинам, родители не могут жить вместе.
— Есть? Он у меня — есть? — Маринка обрадовалась до такой степени, словно только одно осознание того, что ее папа есть, хотя бы «где-то», было уже достаточным для ощущения полного и бескрайнего счастья.
Саша чувствовала себя неуверенно, словно шла по хрупкому весеннему льду, в любой момент грозящему надломиться и сомкнуться над головой. Искры счастья, переливающиеся в глазах дочери, вызывали в ней ответную волну радости, смешанной с болью.
— Есть…
Саша сделала еще один неуверенный шаг по льду, и вдруг, словно оглянувшись назад и увидев, что берег уже слишком далеко — настолько далеко, что назад идти не имеет смысла, поняла одно: надо идти вперед.
— Конечно, есть. Просто он с нами не живет. И никогда не жил.
— А почему? Почему он не захотел жить с нами?
— Потому что… Он живет далеко, и не знает… Не знает о том, что ты есть.
— Тогда напиши ему письмо! — Марина возмущенно подняла брови. — Что же ты раньше не написала! Напиши ему о том, что я есть, и он к нам приедет!
— Нет, Марина, — Саша покрепче прижала к себе дочку, прижала к груди, чтобы не видеть ее глаза, и повторила: — Нет, не приедет.
— Ну почему, мама? И откуда ты знаешь про папу, что он не приедет?
— Я же тебе уже сказала, Марина. Взрослые люди иногда не могут жить вместе — просто потому, что это невозможно. Невозможно…
— Я ничего не понимаю, — прошептала Марина и подняла лицо. Саша опасалась увидеть слезы в ее глазах, но ее опасения не подтвердились. Глаза были сухими, но грустными — уже даже тени той радости, что горела в них несколько мгновений назад, не осталось.
— Знаешь, что я думаю, мама? — спросила она немного позже, нарушив воцарившуюся тишину. — Только ты меня не ругай. Наверное, он плохой, этот… папа, если не хочет с нами жить. Наверное, он нас не любит. А если не любит, значит, плохой.
— Он же не знает… Я же тебе сказала, что он ничего про тебя не знает! Не надо… Не надо так о нем говорить. Он хороший! — Саша и сама удивилась своей реакции на слова дочери. Щеки запылали, сердце забилось в три раза чаще, голос сорвался.
