Грациана поднялась и покорно направилась к двери. Мне тогда показалось, что в помещении стало темнее, и беседа утеряла для меня всякую соль.
Но приближалась разлука с Вергилианом. Все дни в этом тихом городе я неизменно проводил с поэтом. Жили мы в доме Виктора. Моему другу отвели прекрасное помещение в таблинуме, где хозяин хранил свои книги, а мне, как и полагается писцу, – хотя все знали, что племянник сенатора питает ко мне братские чувства, – маленькую каморку, небольшое окно которой выходило на улицу и было заделано железной решеткой. Окошко находилось над самыми воротами, и я видел всех приходящих.
Помню, что в тот день мы сидели с Вергилианом в таблинуме и читали поочередно какую-то книгу. Слушая чтение друга, я подошел к окну. Над Паннонией сияло холодное солнце. За каменной оградой виднелась пустая улица, а еще дальше, за домами, желтели на холмах осенние деревья. Дубы уже роняли листья, неожиданно побуревшие от первых утренних морозов, а виноградники были в пурпуре.
В Карнунте шли обычные хлопоты трудового дня. Булочники торговали свежеиспеченными хлебами, вкусно посыпанными поджаренной мукой, а виноторговцы – молодым вином в амфорах, и продавцы лекарственных трав поджидали у порога своих заведений случайного покупателя. На форуме, у входа в базилику, в которой происходили судебные заседания, зеваки читали вывешенные извещения о предстоящих процессах.
Когда отшумели маркоманские войны и на Дунае вновь наступило успокоение, Карнунт широко раскинулся на берегу реки, не опасаясь варварских нашествий. Виллы богачей выползли за городскую черту, вдоль дороги, бежавшей в Аквилею, а оттуда в Италию. Город был маленьким Римом – с неизбежным храмом Юпитеру Капитолийскому, с каменным амфитеатром. Колонны муниципальной курии напоминали о сенате. Под их сенью не вершились дела войны и мира, но лишь обсуждались послания с верноподданническими чувствами к августу, а кроме того, происходили шумные заседания по поводу городских нужд. Здесь уже чувствовался варварский мир: было много белокурых волос и светлых глаз, в разговоре слышались странные для римского уха слова и ударения.
Грациан Виктор, потомок ветеранов, унаследовал свои торговые предприятия от отца и деда. Его агенты уходили далеко за Карпаты, закупали там воловьи кожи, а также меха лисиц и других зверей; кожа требовалась для обуви и для изготовления вооружения, лисы в большом количестве отправлялись в Рим, где среди богатых женщин входило в моду носить меха, когда наступала вечерняя прохлада. Торговыми делами Виктора ведал его лысый домоуправитель, в прошлом раб, но уже давно ставший вольноотпущенником и не покинувший господина, может быть, не столько из преданности к нему, сколько по расчету, не имея возможности начать собственное предприятие.
Впрочем, после описанных событий жизнь в Карнунте и других паннонских городах уже перестала казаться спокойной, какой она была на протяжении почти тридцати лет. Небезопасно стало и на дорогах, где на путешественников все чаще нападали разбойничьи шайки, составленные из беглых рабов. Эти обстоятельства и хрупкость здоровья Грацианы побуждали Виктора к тому, чтобы перевести свою торговлю в Аквилею или даже в Рим, хотя там было значительно больше опасных конкурентов. Только что пережитое нашествие сарматов оказалось всего лишь набегом, однако Виктор знал от своих людей, уходивших за Карпаты, о положении дел в варварских областях, где все как будто говорило за то, что следовало покинуть Карнунт, однако свойственная всякому торговцу жадность удерживала его от принятия окончательных решений.
Грациане в тот год исполнилось пятнадцать лет, и отец в этот торжественный день подарил ей привезенные из Рима наряды. На тунике зеленоватого цвета были вышиты сцены из истории Психеи.
Грациана показалась мне настоящей красавицей. Такие лица я видел у безгласных богинь. Только немного крупный рот оживлял се холодные черты. Отсутствующий порою взгляд Грацианы, явная склонность к молчанию лишний раз напоминали человеку, который испытал бы к ней земные чувства, что в этом теле есть нечто от мрамора. Так богиня отстраняет от себя воздух прелестным движением руки. Но холодок, веявший от Грацианы, особенно отличал ее от тех женщин, ласк которых можно добиться подарками или вкрадчивыми словами.
У Грациана Виктора морщины уже избороздили высокий и умный лоб. И это было не только результатом его торговых забот. При дальнейшем моем знакомстве с этими людьми выяснилось, что в жизни богача было много потрясений. Короткое счастье с супругой было опечалено неизлечимой болезнью близкого существа. Эта болезнь закончилась смертью и пышным погребением. На Саварийской дороге появилась еще одна гробница, увенченная траурной урной. Позднее умерла старшая дочь. Грациана росла в одиночестве, доверенная надзору рабынь, так как торговая суета отнимала у Виктора почти все время. Вторично он не женился. Но торговец с волнением говорил нам, что Грациана как две капли воды похожа на покойную мать. И лишь потому, что в этом городе жила такая девушка, Карнунт представлялся мне теперь полным очарованья.
Теперь предстояло расставание с тем миром, в котором я неожиданно очутился. По просьбе Вергилиана Виктор обещал устроить меня на одну из барок, что спускаются по Дунаю с товарами в Понт Эвксинский. Оттуда я мог легко попасть в родной город. Но незадолго до моего отъезда из Карнунта боги по-иному распорядились судьбой бедного скрибы.
Однажды Вергилиан и я, – а в последние дни мы не покидали друг друга ни на один час, – очутились в обществе трибуна Корнелина в кабачке «Золотой серп», хотя висевший над дверью серп был самым обыкновенным железным, заржавленным от непогод. Внутри кабачка тоже было довольно неприглядно: очаг с отверстием для выхода дыма, колченогие столы, обрубки дерева для сидения, неизбежная печка с медным котлом для горячей воды, неопрятная служанка. Но Вергилиан утверждал, что беседовать с друзьями в таких кабачках приятнее, чем под портиками, и любил в подобных местах назначать свидания. Впрочем, в тот день шел холодный дождь, и он-то и загнал нас под крышу.
На этот раз беседа не отличалась особенной приятностью. Корнелин, как истый римлянин, говорил мало. Бульбий по обыкновению злословил, Вергилиан, по-видимому, был искренне огорчен, что мне предстояло покинуть Карнунт, а я хоть и радовался возвращению к своим, но теперь, когда отъезд домой сделался осуществимым, тоже грустил, думая о разлуке с Вергилианом и со всем этим миром интересных разговоров и нарядных людей с легкомысленным отношением к жизни. Я, может быть, даже ловил себя на мысли, что никогда больше уже не увижу Грациану, которой я не сказал ни одного слова… В общем не стоило бы и упоминать об этом вечере, если бы он не стал началом многих событий в моей жизни. И вдруг образ Маммеи возник в тумане…
Корнелин против обыкновения охотно пил вино, а затем объявил, что намерен соединиться в браке с одной достойной девицей. Трибуна стали поздравлять, а Бульбий тут же сочинил неприличную шутку по этому поводу, но под взглядом Корнелина умолк.
Вергилиан очень заинтересовался выбором Корнелина:
– Кто же твоя избранница?
– Это пока тайна.
– Этакая дебелая карнунтская красавица, у которой сварливая мамаша? – смеялся Бульбий.
Но и на этот раз Корнелин уклонился от ответа. В конце концов он признался, что ему еще не удалось говорить ни с отцом будущей подруги, ни с нею самой и что он не знает, как это сделать.
Бульбий пожал плечами:
– Кто же будет спрашивать ее согласия! Во всяком случае, ты можешь направить девице послание, написанное по всем правилам эпистолярного искусства. Хочешь, я напишу такое письмо, против которого не устоит ни одно женское сердце?.. Впрочем, лучше попроси об этом Вергилиана. А наш юный друг перепишет послание замечательным почерком.
Вергилиану пришла в голову какая-то мысль. Он спросил Корнелина:
– Когда вы выступаете в поход?
– Через три дня.
– Вы направляетесь в Аквилею?
– В Аквилею.
– А затем?
– Морем в Сирию.
Вергилиан на несколько мгновений задумался.
