одному...
Я вспомнил лицо его последней, не выданной замуж, дочери, большеносой, унылой, преждевременно увядшей.
Корабли удалялись. Крики воинов затихли. Чайки кружились над портовыми башнями.
Что я мог сказать друзьям? У меня не было ни жены, ни любовницы. Фелицитата, вдова покойного логофета, принимавшая тайно меня в своей увешанной иконами спальне, ничего не вызывала в памяти, кроме отвращения. Грузная женская плоть, вскормленная жирными пирогами. Тамар? Я старался не думать о ее смуглом горячем теле, с которым в моей жизни были связаны такие греховные воспоминания. Не один раз я пробирался тайком в квартал Зевгмы, в тот грязный лупанар, где обитала Тамар. Была в этом грехе для меня какая-то неизъяснимая сладость. Я приходил, закрыв лицо куколем плаща, старуха шамкала:
– Девочка уже вспоминала сегодня про тебя. Говорит, чего-то не приходит мой патриций.
– Откуда тебе известно, что я патриций?
– Хм... корабельщики сказали.
Больше я не ходил туда. Но еще теперь я содрогался, вспоминая маленькие перси, грешную упругость их в холсте деревенской рубашки, ее вздохи в моих объятиях. Я мог бы сделать ее своей наложницей, уплатив небольшую сумму содержательнице вертепа. Но так было стыднее, слаще – делить ее тело с пьяными корабельщиками и грубыми воинами. Потом я бежал из этой непотребной клоаки, оставив Тамар на произвол судьбы.
Почему она плакала, целуя меня? Страшно жить в нашем мире! Может быть, я оставил там сестру свою? Не такие ли у нее ресницы, как у другой? Почему же одна в пурпуре, а эта продает свои ласки за медную монету? Обеим Господь дал бессмертные души, а судьба у них не одна. Что будет с душой маленькой Тамар, когда душа Порфирогениты, вознесенная молитвами народов, улетит в райские пределы?
Все просто в мире. Базилевсы повелевают, воины сражаются, поселяне возделывают землю, каменщики строят дома, корабельщики уходят в море на утлых кораблях. Почему же тревога терзала мою душу?
Мы возвращались домой усталые и хмурые. Над толпой покачивался пурпурный навес. На завтра было назначено оставление Херсонеса. Анна уезжала в холодную и странную страну гипербореев.
Она поднялась на малый корабль, украшенный capацинскими коврами. Корабль должен был доставить ее в Самбат. На других ладьях Владимир увозил военную добычу, статуи, мощи св. Фивы, ковчежец с нетленной главой св. Климента. Останки его покоились в Риме, глава досталась руссам. Они поделили с Римом драгоценное сокровище.
Солнце было уже осеннее, но теплое. Паруса всползали на мачты, наполнялись дыханием понтийского ветра. Среди радостных кликов, мычания волов, ржания коней и криков верблюдов руссы покидали город. Анна стояла на помосте корабля, тоже готовая покинуть навеки ромейские пределы. Разве не мог суровый скифский климат погубить ее взлелеянную в пурпуре красоту? Но странно, мне показалось, что ее глаза блистали счастьем...
Путешествие наше напоминало переселение народа – такое множество людей двигалось к устью Борисфена. Русская конница, верблюды и волы ушли берегом. Часть воинов осталась в Таматархе. Когда удалился из Херсонеса последний варвар, стратег Никифор Ксифий велел запереть городские ворота. Со скрипом затворились огромные створки, обитые железом. В городе, как после пронесшейся бури, наступила странная тишина. Город снова стал жить своими меркантильными интересами, куплей и продажей...
На берегу варварской реки, под сенью русских дубов, под этим печальным и бледным небом, раскрыв Иоанна Геометра, я сидел и не мог насладиться стихами. Перед глазами стояли события последнего времени. Морское сражение у берегов Готии и пылающий во мраке ночи черный корабль «Жезл Аарона»... Падение Херсонеса... Путешествие в Готию... Мои безумные слова о любви...
Теперь мы с магистром сопровождали Порфирогениту в далекий гиперборейский город, как пленницу, хуже – как погребенную при жизни.
Прошло десять дней с того часа, как мы покинули Херсонес. Огибая мысы, мы приплыли к острову св. Георгия, где Владимир, невзирая на глухой ропот недовольных воинов, велел срубить священный дуб, которому поклонялись язычники. Потом двинулись дальше. На одной из ладей стояла квадрига, снятая с триумфальной арки Феодосия. В остриях солнечной короны триумфатор все так же правил колесницей, а кони навеки застыли в прекрасном порыве, подняв в воздухе тонкие ноги.
От Крарийской переправы мы стали подниматься к порогам. Конница шла берегом, готовая отразить нападение кочевников, имеющих обыкновение нападать в этих опасных для путешествия местах на русские ладьи с товарами. Однажды мы услышали вдали глухой шум падающей воды. Это были описанные с такой точностью багрянородным автором пороги.
Мы поднимались все выше и выше, и мимо бесконечной лентой двигались навстречу покрытые растительностью берега. Иногда плакучие деревья опускали свои ветви к самой воде, иногда зеленели рощи дубов. На многие стадии тянулись ровные пространства, заросшие серебристой, странной для наших глаз травой, которая колыхалась на огромном пространстве, как море. Мне казалось, что я попал в какой-то иной мир, на другую планету. Все было иным на берегах Борисфена – воздух, небо, растительность.
Семь порогов отделяли нас от Самбата. Первый называется «Малым», так как проход через него наименее труден для людей. Второй носит название «Бурление воды», и река образует здесь страшный водоворот. За камнями третьего порога стоит тихая заводь, наполненная мириадами рыб. Варвары ловили их сетями, а потом варили в котлах водянистую похлебку, заправив ее солью, лавровым листом и перцем. Отсюда руссы поднимаются к четвертому порогу, который называется «Пеликан», потому что в его утесах и на берегу в здешних местах гнездятся эти прожорливые птицы. Здесь тоже нападают на путешественников кочевники, и порог очень труден для прохода. Руссы вытаскивают ладьи на берег и волокут их по земле, а легкие лодки несут на плечах пятьдесят стадий. Пятый порог носит название «Шум» – вода его производит ужасный грохот, за которым трудно слышать любую речь. Шестой называется «Островом». Седьмой, за которым уже лежит свободный путь в Самбат, руссы называют «Не спи!».
Я пытался читать стихи, написанные с такой нежностью нашим поэтом. Но меня отвлекали крики варваров, падение воды, наполняющее воздух непрерывным шумом, и вся необычная обстановка переправы через порог. Он в этом месте представляет собой скалистый гребень. Вода низвергается со скал бурным водопадом, и воздух вокруг полон сырости от мельчайших радужных водяных частиц. Жутко смотреть на силу, с которой потоки стихии обрушиваются на камни.
Варвары выгрузили товары, вытащили на берег челны, сняли с ладьи квадригу Феодосия. Некоторые ладьи они подняли на плечи и понесли вдоль берега, а под большие подкладывали катки и волокли их, как
