нежность. К мужу? К сыну?
Мальчик тоже пошел вслед за нами, и я заметил, что он был хром.
– А где твои братья, Ярослав? – спросил князь.
– В поле.
– Поехали на лов?
– У смердов оброк собирают.
– Как жито?
– Уродилось добро.
Даже с первого взгляда было видно, что этот двенадцатилетний, судя по росту, ребенок не по летам рассудителен и отличается большим умом. Ум светился в его холодных не по-детски глазах. На отца он смотрел как на чужого, но был с ним обходителен. Трудно было угадать, какие мысли скрывались за этим высоким лбом.
Мы уселись за столом на тяжких дубовых скамьях. Рогнеда положила белые руки на столешницу и вопросительно смотрела на князя. Потом, не обращая никакого внимания на присутствие Добрыни, как будто бы его и не было здесь, сказала мне:
– А тебя я никогда не видала. Видно, ты из греческой земли?
– Да, он грек, – пояснил Владимир, – зовут его Ираклий.
– Привез царскую сестру на Русь? – опять спросила она меня, зло блеснув глазами.
Они у нее были удивительной голубизны. Под их взглядом я чувствовал себя как бы связанным, но объяснил, что приехал в Киев вместе сдругими сопровождающими царицу чинами.
Рогнеда вздохнула и сказала:
– Слышала.
Ярослав стоял у стены, не снимая опушенную мехом шапочку, и все так же грустно смотрел на нас. По- видимому, его внимание особенно привлекала моя одежда, покрой которой был для него незнакомым.
– Поведай, зачем приехал, – сказала Рогнеда, по-прежнему не обращая ни малейшего внимания на Добрыню, которого это мало смущало.
– Сначала накорми гостей.
Рогнеда молча встала и ушла из горницы. Вероятно, чтобы распорядиться о пище для нас. Владимир обратился к сыну:
– На ловы ездишь?
– Один раз ездил.
– Нога мешает?
– На коне я не хромой.
Неожиданно для себя я попал в семью, в дом, полный трагических воспоминаний. Меня даже удивляло, как осмелился войти сюда Добрыня и смотреть Рогнеде в глаза. Ни для кого не было тайной, что это по его наущению Владимир так по-варварски обошелся с Рогнедой и ее родителями, когда взял Полоцк. Было что- то затаенное в глазах Рогнеды, когда она смотрела на князя Владимира, и я не мог понять, светилась ли в них ненависть или пылала ревность и глубоко спрятанная любовь. Мне представлялось, что это скрещиваются два меча в смертельной схватке, потому что глаза Владимира тоже выражали в эти мгновения нечто сложное, может быть, тоже затаенную страсть. Но и Рогнеда должна была переживать очень сильно все то, что случилось на Руси. Она не ждала пощады, да исама никого не пожалела бы на своем пути.
Владимир продолжал разговор с сыном:
– Слышал, книжному чтению посвящаешь многие дни?
Ярослав опустил глаза и ничего не ответил.
– Какую книжицу читаешь?
– «Сказание о Вавилонском царстве».
– Не приходилось читать. Почитай нам немного. Пусть патрикий послушает тебя.
Ярослав в смущении смотрел в сторону.
– Что же ты не исполняешь волю отца? – резко обратился к мальчику Добрыня.
Ярослав вздрогнул, стал перебирать худенькими, детскими пальцами книгу, раскрыл ее и, откашлявшись, прочел высоким, неустановившимся голосом, нарочито отделяя одно слово от другого, первую страницу:
– «Бысть в царстве Вавилонском царь Аксеркс, славою и величеством превыше многих великих царей. Много лет в Вавилоне процарствовав, имел он в сердце своем такое правило: аще у кого у вельможи увидит одеяние красивое или у убогого рубище, то велел тех людей в лес изгонять, растущий в дванадесяти поприщах от града…»
Владимир напряженно слушал, подпирая рукой голову. Он воспринимал чтение всем своим существом, потому что я видел в его глазах жадное внимание. Ярослав читал медленно, спотыкаясь на некоторых словах, но эти слова рождали здесь странные и не похожие на русскую жизнь образы.
– «Пусть там живут, – рек царь, – а если помрут, то кому печаль?» Но родственники изгнанников приносили в лес еду для своих близких и клали ее на пнях. И вот умер однажды царь Аксеркс. Услышав об этом, живущие в лесу захотели вернуться в град и в пути обрели под деревом младенца, коего питала своим млеком коза, а на дереве сидела вещая сова…»
– Какие бывают чудеса на земле! – не выдержал князь и доверчиво искал взглядом сочувствия у меня.
Но мальчик, сам уже увлеченный чтением, с нежным румянцем на щеках от волнения, продолжал:
– «И нарекли младенцу имя Находоносор, ибо его нашли, и был тот младенец ликом как лев…»
При этих словах Рогнеда вернулась в горницу, все такая же суровая и печальная, и, прервав чтение, Владимир сказал сыну:
– Оставь нас.
Мальчик растерянно опустил книгу, испытующе посмотрел на отца и на мать, задержался на мгновение, но не произнес ни слова и тихо вышел, осторожно притворив за собою дверь, окованную железными разводами.
Владимир помолчал некоторое время и сказал:
– Рогнеда, слышала, что случилось на Руси?
– Все слышали.
– Большие перемены произошли на Руси.
– Может быть, и так.
– Трудно тебе это понять, Рогнеда.
– Тогда зачем ты говоришь мне об этом?
– Говорю потому, что новый век настал на Руси и жизнь наша переменилась.
– А я так мыслю, что все так же девушки поют на Руси, пахарь возделывает ниву и солнце всходит и заходит над миром.
– Солнце всходит и заходит. Но жизнь стала другой, и теперь и нам с тобой надо жить по-иному.
– В чем же перемена?
Рогнеда стояла перед мужем, скрестив руки на высокой груди. Она была уже не молода и все же сумела каким-то чудом сохранить блеск в глазах, золотистость волос и нежность щек. Косы ее были закручены вокруг головы. Взгляд ее глаз разил теперь, как холодная сталь.
Владимир повторил, точно не находя других слов:
– Люди стали другими и будут жить по-иному. Христианин имеет одну жену…
Но он не успел закончить фразу. Рогнеда подошла к нему и оперлась руками о стол.
– Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришел мучить меня и этих людей привел? Я жила спокойно, а ты явился – и мой покой исчез. Хочешь хвалиться передо мною твоей царицей? Грека привел в свидетели? Чтобы он засвидетельствовал твоей красавице, что я уже не жена тебе больше? Для этого привел его в мой дом?
Разгневанная женщина вызывающе смотрела на князя. Очевидно, она отгадала затаенные мысли Владимира, потому что он произнес растерянно:
– Язык твой, как нож. Но я хочу нечто сказать тебе.