Но белее бумаги У злодея лицо. В голубые пределы Рвется хриплая грудь. Входят слуги, чтоб тело В черный плащ завернуть. Стынет в урне музейной, Не сгорев и в огне, Пепел страсти лилейной В скудной датской стране. В тихой башне мерцает За решеткою свет, Узницу воспевает У подножья поэт. Но любви не угроза Каменная стена, И классически роза Падает из окна… Снова занавес черный Раздвигаясь, шумит, И маэстро проворный Палочкою стучит, Плещут аплодисменты, Озаряет луна Урны и монументы — Жатву и семена… Все превратно под сенью Этих странных планет, И, обманутый тенью, Принимает поэт За земную усталость Ангелических роз Лишь бессонницы вялость Или туберкулез. Но прекрасную участь Избирал он в удел, Если ивы плакучесть Он воспеть не успел. Слаще сердцебиенья Смертным мыслей туман, Оптики, вдохновенья Мимолетный обман. Как у женщин одежда, Непонятное нам Оставляет надежду, Что все лучшее там. И как на солнцепеке Яблоки райских стран, Розовеют и щеки От парижских румян И пылают в верблюжьей Африканской жаре, В перьях страуса, в стуже Дансингов на заре. Около мышеловки Мы танцуем фокстрот, По опасной веревке Ходим взад и вперед. Мраморная Венера Станет тучной женой, Черный ус офицера Ей нарушит покой, В сорок лет под глазами Ста морщинок пунктир, Прикрывают мехами Холодеющий мир,
