Предательство Тристана

лежали аккуратные стопки документов. На каминной доске красовался бронзовый бюст кого-то из предков.

Пока Женевьева запирала двери, Даниэль быстро, как бы невзначай, подошел к столу и окинул взглядом разложенную личную и финансовую корреспонденцию, пытаясь выделить самые интересные документы. Ему сразу же бросились в глаза присланные из Виши сверхсекретные бумаги по военным вопросам.

Но раньше чем он успел разглядеть что-то определенное, Женевьева заперла дверь изнутри и вприпрыжку подбежала к нему.

– Сюда, – сказала она, – на кожаный диван.

Однако Эйген не спешил уходить от бумаг. Он мягко прижал девушку к краю стола и принялся ласкать ее. Легонько прижимая, провел руками по обеим сторонам тонюсенькой талии, по небольшим упругим ягодицам. Там руки задержались и крепче стиснули податливую плоть. А его губы тем временем целовали ее горло, плечи, выглядывающие из платья верхушки грудей.

– О, мой бог, – простонала она. – Даниэль… – Ее глаза были закрыты.

В следующий момент пальцы Эйгена добрались до прикрытой дорогим шелком расщелины между ягодицами и принялись нежно обследовать самые потаенные места. Женевьева была близка к экстазу и вовсе не заметила, как правая рука любовника оторвалась от нее, занялась одной из стопок бумаг, находившихся на столе, и ловко подхватила несколько документов, лежавших сверху.

Он не рассчитывал на такую возможность. Ему приходилось импровизировать.

Он бесшумно сунул бумаги в боковой шлиц своего смокинга. В тот самый момент, когда документы исчезли под шелковым жилетом, он протянул левую руку к застежке – «молнии» немного повыше лопаток Женевьевы и расстегнул ее. Ткань сползла, открыв груди, и коричневые кружочки сосков с готовностью подставили себя быстрым движениям языка.

Бумаги неловко торчали в кармане и, когда Даниэль пошевелился, громко зашуршали. Внезапно он застыл и вздернул голову.

– Что случилось? – прошептала Женевьева, широко раскрыв глаза.

– Ты слышала?

– Что?

– Шаги. Рядом.– Эйген имел необыкновенно острый слух, к тому же сейчас, находясь в чрезвычайно компрометирующем положении, с какой стороны ни взгляни, он был особенно настороже.

– О, нет! – Она отстранилась и схватилась за платье, поспешно прикрывая грудь. – Даниэль, застегни, пожалуйста! Нам нужно поскорее убраться отсюда! Если кто-нибудь узнает, что мы находимся здесь!..

– Ш-ш-ш-ш! – прервал он. Из-за двери доносились шаги двух пар ног, – понял он, – а не одной. По звуку башмаков на мраморном полу коридора – совсем рядом – было понятно, что идут двое мужчин. Шаги раскатывались эхом по пустому коридору, становились все громче, подходили все ближе.

Женевьева нерешительно двинулась к запертой двери. А Даниэль теперь уже мог даже расслышать голоса. Двое мужчин говорили по-французски, но у одного был немецкий акцент. Один из собеседников, тот, для которого французский был родным, говорил низким громыхающим голосом; это был, несомненно, граф, отец Женевьевы. А другой… Возможно, это был генерал фон Штюльпнагель, немецкий военный губернатор. Возможно, но не наверняка.

Женевьева с таким же растерянным видом потянулась к ключу. Зачем? Чтобы отпереть дверь прямо перед носом отца и его собеседника-немца? Даниэль прикоснулся к ее руке и остановил девушку, раньше чем она успела дотронуться до ключа. А затем решительно вынул ключ из скважины.

– Сюда, – прошептал он, указывая на дверь в дальнем конце кабинета. В прошлый раз он входил сюда как раз через этот вход. Скорее всего, Женевьева решит, что он лишь сейчас заметил дверь, хотя она в такой панике, что вряд ли может думать о чем-либо вообще.

Она кивнула, и они побежали на цыпочках ко второму выходу. Когда она взялась за ручку, Даниэль выключил свет. Но он сам без труда пересек кабинет, так как неплохо видел в темноте, к тому же держал в голове точный план помещения и заблаговременно отметил в уме все возможные препятствия.

Дернув за ручку, девушка чуть не обезумела от страха: дверь оказалась запертой. Но Даниэль не зря вынул ключ из первой двери. Не сделай он этого сразу, несколько секунд, потраченных впустую, означали бы, что они попались. Стремительным движением он отпер дверь. Чтобы распахнуть ее, пришлось приложить усилие; определенно ею редко пользовались. Вытолкнув девушку в узкий темный коридор, он закрыл дверь, решив не запирать ее. Механизм был ржавый, проворачивался туго и поскрипывал, так что из кабинета его обязательно услышали бы.

Он расслышал, как открылась главная дверь кабинета, как вошли двое мужчин, продолжая разговаривать друг с другом.

Женевьева стискивала предплечье Даниэля, ее ногти, острые, словно когти животного, цеплялись за шелк рукава. Если она даже и слышала шелест жестких бумаг под смокингом, то, похоже, не замечала его.

– Что же делать? – шепотом спросила она.

– Ты спустишься по лестнице на кухню и вернешься на вечеринку.

– Но слуги…

– Они не могут знать, откуда ты идешь и почему, и в любом случае проявят скромность.

– Но если ты пройдешь через несколько минут после меня…

– Нет, мне этого ни в коем случае нельзя делать. Тогда это заметят наверняка и обязательно свяжут меня с тобой.

– А куда ты пойдешь? – Она говорила шепотом, но чуть громче, чем следовало.

– Не волнуйся обо мне, – ответил он. – Я скоро увижусь с тобой. Если твоя мать спросит, куда я делся, ты, естественно, скажешь, что не имеешь никакого понятия. – Даниэль считал необходимым обстоятельно объяснить это Женевьеве, которая была далеко не самой сообразительной женщиной из тех, с которыми он когда-либо встречался.

– Но куда? – снова заговорила она.

Даниэль приложил палец к ее губам.

– Ступай, ma cherie.

Она повернулась было, чтобы уйти, но Даниэль тронул ее за плечо. Она взглянула на него, и он быстро поцеловал ее в губы. Затем поправил вырез ее платья и стремительно взбежал вверх по лестнице для слуг. Подошвы его ботинок были каучуковыми, такие в эти дни было еще тяжелее достать, чем кожаные, зато ступали они почти бесшумно.

Он поспешно анализировал только что происшедшие события и размышлял, что ему делать дальше. Он заранее знал, что увидит Женевьеву сегодня вечером, но в его планы не входила возможность посещения кабинета ее отца – возможность, от которой он, конечно, не мог отказаться. Теперь, с толстой пачкой документов под жилетом, было не слишком разумно возвращаться в общество, где, даже если бумаги не выпадут, кто угодно мог случайно столкнуться с ним, услышать подозрительный шорох и обнаружить то, что он скрывал.

Однако этой опасности можно было избежать. Он мог спуститься в гардеробную и взять свое пальто, а если кто-нибудь спросит, сказать, что забыл зажигалку. И под этим предлогом переложить бумаги в пальто. Но был риск, что его застанут за этим занятием: вряд ли одежду гостей оставили без присмотра.

Впрочем, даже этот риск ничего не значил по сравнению с гораздо более серьезной опасностью, что, когда он вернется на прием, откроется, что он был с Женевьевой в кабинете ее отца. Эта лестница вела прямиком в кухню, где слуги обязательно заметили бы его появление спустя несколько минут после Женевьевы. Они сумели бы сложить два и два. Слугам вообще не была присуща скромность, хотя он только что заверял Женевьеву в обратном, да и она тоже знала правду: они только и жили сплетнями такого рода.

Эйген нисколько не тревожился по поводу шепотков, сплетен и слухов. Что за беда, если Мария-Елена дю Шателе узнает, что он тайком тискал ее дочь? Нет, дело было в том, что он ясно представлял себе дальнейшее развитие событий. Через некоторое время граф обнаружит, что из его кабинета исчезли какие-