Предательство Тристана

неотличимую копию, которую, прежде чем поставить на место, выдержали в чае, чтобы придать мрамору патину возраста. Архитектор считал случайную поломку оригинала плохим предзнаменованием.

Мужчины, сидевшие за столом, являлись высшими лидерами рейха. Они собрались сюда, чтобы обсудить достоинства плана предполагаемого вторжения в Советский Союз. План этот все еще пребывал в стадии обсуждения. Идея нападения на Россию имела серьезную оппозицию. Такие знатоки, как фельдмаршал Фридрих фон Паулюс, фельдмаршал Вильгельм Кейтель и генерал Альфред Йодль, настаивали на том, что силы армии рейха слишком рассредоточены по разным театрам военных действий.

Вновь и вновь выдвигались старые аргументы. Не следует распылять силы на два фронта. Вместо этого нужно нейтрализовать Россию, держать ее в страхе и знать наверняка, что она не станет вмешиваться.

Но разведданные, поступившие из Москвы, все изменили.

Атмосфера в зале была наэлектризована.

Известие об операции «Гроза» полностью изменило положение дел. Сталин тайно готовит нападение на них. Значит, они должны начать первыми.

Первое возражение поступило от начальника главного разведывательного управления СС генерала Рейнхарда Гейдриха.

– Какие у нас есть доказательства того, что эти сведения не подброшены нам? – спросил он.

Адмирал Канарис смерил взглядом высокого, зловещего на вид руководителя безопасности с длинным костистым носом и глазами рептилии. Он хорошо знал Гейдриха. Они даже считались в некотором роде друзьями. Гейдрих, талантливый скрипач, часто играл камерную музыку дома у Канариса на пару с фрау Канарис, которая тоже хорошо владела скрипкой. Канарис знал, что этот еще довольно молодой человек был крайним фанатиком и никогда ничему не доверял. И подобное возражение было лишь одним из сюрпризов, которых следовало ожидать от Гейдриха. Он хотел продемонстрировать фюреру, что в деле шпионажа ему нет равных.

– Мои люди досконально исследовали документы, и я с удовольствием дам возможность вашим экспертам сделать то же самое, – без тени раздражения ответил Канарис. – Вы сами убедитесь, что они подлинные.

– Я просто пытаюсь понять, почему НКВД еще не обнаружил эту утечку, – упорствовал Гейдрих.

Фельдмаршал фон Паулюс поспешил ему на помощь:

– Но ведь мы не имеем никаких других свидетельств того, что Сталин планирует такое нападение. Мы не видим у русских ни мобилизации, ни полевого развертывания. С какой стати русские станут оказывать нам любезность в виде неподготовленного нападения?

– Потому что Сталин стремится захватить всю Европу, – ответил Йодль. – Он всегда мечтал об этом. Но этому не бывать. Теперь уже не может быть вопроса, начинать или нет наш Priventiv-Angriff – наш опережающий удар – по России. С восемьюдесятью или сотней дивизий мы разгромим ее за четыре-шесть недель.

31

Темные улицы сплошным ковром покрывал недавно выпавший снег, глушивший звуки редких машин. Уличные часы подсказали Меткалфу, что уже час пополуночи. Прямо перед ним лежала Крымская набережная, а далее перспективу пересекал перекинутый через Москву-реку Крымский мост, самый длинный подвесной мост во всей Европе, выстроенный всего два года назад.

Подойдя поближе, Меткалф увидел одинокую фигуру, стоящую посреди моста на пешеходном тротуаре. Да, женщина, одетая в пальто и косынку. Это Лана, он был в этом уверен. Его сердце отчаянно забилось, и он ничего не мог с этим поделать. Он быстрее зашагал через холодную ночь; бежать он еще не мог: ноги и ребра чертовски болели. Он только-только начал приходить в себя после страшного избиения. Ледяной ветер без помех проникал через его изрезанную при обысках, безнадежно испорченную одежду, вернее, тряпки, в которые она превратилась.

Главный следователь Рубашов приказал немедленно выпустить его, а заведенное дело – уничтожить. Ему вернули все имущество, за исключением оружия. Но Меткалф не испытывал радости от одержанной победы; он чувствовал только пустоту и оцепенение.

Полноводная Москва-река плавно текла под мостом; ее рябь дробила полную луну на миллион осколков. В лунном свете сверкали серебристые цепи моста и железные перила. Когда проезжал случайный автомобиль или грузовик, мост начинал мелко вибрировать.

Он шел, как ему казалось, бесконечно; Светлана оставалась все так же далеко, а он с трудом заставлял себя передвигаться. Она стояла спиной к нему, глядя на воду, по-видимому, углубившись в собственные мысли. Час назад или немного раньше он позвонил в Большой театр из уличного телефона-автомата. Услышав его голос, она в первый момент потеряла дар речи, а потом выкрикнула: «Мой дорогой, мой любимый, где ты был?» Они обменялись несколькими короткими фразами, ничего не говорящими непосвященному, и условились о месте встречи, которое должно было оставаться тайной для любого, кто мог подслушать их разговор.

Стивен стыдился того мгновения слабости, когда он заподозрил, что Лана могла быть соучастницей организации его ареста. Этого просто не могло быть. Если она предала его, то как он мог продолжать верить в неизменную физику мира? Как он мог верить в закон тяготения, в существование солнца и луны?

Неторопливо повернувшись, Светлана неожиданно увидела, как Стивен плетется по мосту, и, сорвавшись с места, побежала к нему. Оказавшись вблизи и рассмотрев лицо любимого, она вскрикнула и крепко обняла его обеими руками.

– Эй, поосторожней, – простонал он.

– Что они с тобой сделали? – Светлана ослабила объятие и теперь очень бережно прикасалась к его раздираемому болью телу. Она поцеловала его, и он долго стоял, ощущая нежное прикосновение ее рук, обоняя ее духи, чувствуя тепло ее губ. Он, как ни странно, чувствовал себя в безопасности, хотя и знал наверняка, что вряд ли можно было найти менее безопасное место и время, чем здесь, в Москве, рядом с возлюбленной.

– Твое лицо… – Рыдания сотрясали ее хрупкое тело. – Стива, тебя били!

– Они называют это убеждением. Они сказали мне, что Лубянка – не курорт, и я выяснил, что они правы. Впрочем, могло быть намного хуже. И мне повезло – я выжил.

– Ты был на Лубянке! Я не знала, куда ты делся, я спросила Илью, и он сказал, что его остановили, что милиция обыскала фургон, нашла тебя и арестовала. Он сказал, что не мог им помешать, не знал, что делать. Он казался таким напуганным; я так переживала за него. Мои друзья пошли в милицию и потребовали, чтобы им сказали, что с тобой случилось. Но там утверждали, что знать ничего не знают. Когда прошло три дня, одна моя подруга побывала в Лефортовской тюрьме, и ей заявили, что такого заключенного у них нет. Но ведь все здесь лгут; я не знала, не могла узнать правду. Тебя не было пять дней! Я думала, что тебя выслали, а может быть, даже казнили!

– Твой помощник – стукач.

Ее глаза широко раскрылись, и в течение нескольких секунд она не могла подобрать подходящие слова.

– Я никогда не подозревала этого. Я больше никогда не позволю ему даже приблизиться к тебе. Стива, ты должен верить мне!

– Я тебе верю.

– Теперь сразу стали понятны многие мелочи, на которые я годами не обращала внимания. Он иногда продает билеты на сторону, это незаконно, но он никогда не боялся попасться и не думал как-то замаскировать эти дела. Так много мелких подробностей, на которые я закрывала глаза, хотя должна была благодаря им раскусить его!

– Но ты же не могла знать. Как давно он находится при тебе?

– Моим костюмером и помощником он работает несколько месяцев, хотя мы знакомы уже много лет. Он всегда держался очень дружественно. Четыре или пять месяцев назад он начал увиваться вокруг меня, помогая и оказывая разные услуги. Однажды он сказал, что хотел бы работать со мной и что, дескать, если я не против, и я, конечно…

– Это было уже после того, как начались твои отношения с фон Шюсслером?