– Хорошо, шеф!
«Священник» оттянул пальцем свой воротник клерикала, освобождая шею, захватил свой небольшой требник в кожаном переплете и, слегка смущенный, вышел. Посетитель и Марио де Спаданте остались одни.
– У меня всего несколько минут, Марио. Врач больше не разрешает... Надеюсь, тебе известно, что ты поправляешься?
– Эй, а ты хорошо выглядишь, Уильям... Настоящий адвокат с Западного побережья! И одет красиво... Я горжусь тобой, мой маленький кузен, право слово, горжусь!
– Не трать силы, Марио. Надо кое-что уточнить...
– Интересное слово – «уточнить», – криво улыбнулся Марио. Он был очень слаб. – Тебя прислали с побережья. Подумать только!
– Разреши мне договорить, Марио. Прежде всего запомни, что ты приехал в дом Тривейна с надеждой застать его там. У тебя не было номера его домашнего телефона, и поэтому ты предварительно не позвонил. Вообще-то ты был в Гринвиче по делам, где услышал о том, что его жена в больнице. Понятно, это тебя встревожило, поскольку ты познакомился с Тривейном еще в Нью-Хейвене и возобновил с ним знакомство, когда вы летели в Вашингтон. Вот, собственно, и все... Это был просто визит, может, немного бесцеремонный, но при твоей экспансивности...
Де Спаданте кивнул. Глаза его были полузакрыты.
– Маленький Уильям Галабретто, – слабо улыбнулся он. – Здорово ты придумал, Уильям, я на самом деле горжусь тобою... – Де Спаданте продолжал кивать. – И говоришь ты здорово... Гладко...
– Спасибо, – проговорил юрист, бросив взгляд на свои золотые часы «Ролекс». – И вот что еще – самое главное, Марио! Твоя машина в этот снегопад застряла возле дома Тривейна. Грязь и снег. Мы уже получили от полиции соответствующее подтверждение. Правда, пришлось заплатить тысячу некоему Фаулеру. Значит, запомнил? Снег и грязь... А потом на тебя напали. Ты все понял?
– Да, понял...
– Хорошо... А теперь я должен идти. Мои помощники из Лос-Анджелеса передают тебе наилучшие пожелания. Все будет хорошо, дядюшка Марио!
– Прекрасно... Прекрасно... – Де Спаданте слегка приподнял руку над одеялом. – У тебя все?
– Да...
– А теперь хватит болтать ерунду. Послушай меня, и послушай хорошенько! Ты должен убрать этого солдата, мальчик, – немедленно, сегодня вечером...
– Нет, Марио, это невозможно! Он же в армии, офицер! Невозможно!
– Ты возражаешь мне? – поинтересовался де Спаданте. – Смеешь возражать своему боссу? Я сказал, что майор должен быть убит! И ты сделаешь это!
– Дядюшка Марио, – как можно мягче стал уговаривать Уилли, – времена Крестного отца прошли... Мы найдем более подходящий способ.
– Подходящий... Да что может быть лучше медленной смерти, о которой я прошу? Только так должна закончить жизнь эта свинья, убившая моего брата. Нож в спину – и все. Я сказал!
Глубоко вздохнув, де Спаданте без сил откинулся на подушку.
– Послушай меня, дядя Марио... Этот солдат, этот майор Боннер, будет арестован по обвинению в убийстве. На защиту у него нет ни малейшего шанса: умышленное, неспровоцированное убийство... Тем более что и раньше у него были неприятности.
– Я сказал, убить! – перебил де Спаданте, голос его был уже еле слышен.
– Но это не нужно! Слишком многие заинтересованы не только в том, чтобы покончить с майором, но и чтобы дискредитировать его. Этого хотят люди, стоящие на самом верху... У нас даже есть журналист, известный на всю страну, Родерик Брюс. Этот Боннер – псих, убийца. А уж потом он получит удар ножом, где-нибудь в тюрьме...
– Чепуха... Никакого суда, никаких адвокатов. Это все не годится. Ты сделаешь так, как я сказал.
Уильям Галабретто отошел от постели.
– Хорошо, дядюшка Марио, – солгал он. – А теперь отдыхай!
Глава 34
Сидя на кровати в своем гостиничном номере, Тривейн боролся со сном, пытаясь читать лежавшие перед ним страницы, отпечатанные на машинке. Понимая, что вот-вот заснет, он позвонил дежурному по этажу и попросил разбудить его в семь утра.
Он уехал от Арона Грина после часа, намного раньше, чем ожидал. Грин предлагал позавтракать вместе с ним, но Тривейн отказался, сославшись на срочные дела в Нью-Йорке. Однако главная причина его поспешного отъезда заключалась в том, что он не мог оставаться рядом с Грином. Он просто не знал, о чем ему говорить. Старый еврей разбивал в пух и прах все его аргументы. Да и какие он мог найти слова, чтобы разрушить сложившееся еще сорок-лет назад за колючей проволокой Аушвица мировоззрение Грина?
Впрочем, Арон Грин говорил вполне рассудительно. И все, что ни делал этот человек, несло свет его идей. Он действительно верил во все либеральные реформы. Будучи сострадательным и щедрым, расходовал огромные суммы на помощь неимущим и несчастным. Он готов был потратить последний доллар и всю свою энергию финансового гения на то, чтобы создать в стране атмосферу, соответствующую его философии. Тогда его страна стала бы самой могучей на земном шаре. И ее границы ни в коем случае не зависели бы от населения, пусть даже мягкого и податливого. Иными словами, щит нации должен был стать самым сильным на земном шаре.
Однако Грин забывал, что чем большей мощью обладают защитники такой страны, тем вероятнее возможность того, что они узурпируют права тех, кого призваны защищать. Именно от этого не раз доказанного жизнью положения и отмахивался Грин. Он совершенно искренне полагал, что эта мощь
